Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая

Позже всех вошла в «священный альков» Арэль Элькаям, 18-летняя студентка, изучавшая философию. У нее были огромные черные глаза, у этой маленькой еврейки из Алжира, с терпкой, едва уловимой печалью, часто свойственной женщинам вечно гонимого племени. Она стала украшением гарема, его черной жемчужиной.

Сохраняя прочные связи со своими женщинами, среди которых царила Симона де Бовуар, Сартр щедро дарил себя случайным поклонницам. Для многих из них ночь, проведенная со знаменитым философом, оставалась ярчайшим воспоминанием жизни.

Очаровательные создания Сартр принимал по ночам в своем номере в отеле на Монпарнасе. Все они покорялись его уму и бешеному темпераменту. Свои любовные приключения Сартр обычно описывал в письмах к Симоне де Бовуар с отрешенностью научного исследователя.

Сартр — Бовуар: «Вчера мне отдалась Мартина Бордин — ты ведь знаешь эту маленькую креолку. Несколько часов мы занимались любовными игрищами, не говоря друг другу ни слова. У нее алебастровое тело, пьянящее, ароматное и светящееся изнутри, как каррарский мрамор.

Это было больше, чем страсть, сильнее, чем безумие. Мы с ней проделали все, что только могло подсказать распаленное желанием и алкоголем воображение».

Отправившись в 50-е годы в Америку, Сартр открыл не только ее, но и Долорес Ви, диктора крупнейшей радиовещательной компании, поэтессу и журналистку, похожую на Белоснежку из диснеевского фильма. Долорес стала, может, и не самым длительным, зато ярчайшим любовным увлечением его жизни. Познакомились они в радиостудии, куда Сартр явился с группой французских журналистов.

Вспоминает Долорес: «Сартр оказался маленьким, начинающим полнеть джентльменом ничем не примечательной наружности. Подходя к микрофону, он уронил трубку и ужасно смутился. Я сказала ему несколько ободряющих слов. Выходя, он спросил:

— Когда мы встретимся?

С изумлением услышала я собственный голос:

— Сегодня.

Наша первая ночь была яростной вспышкой страсти. Он был неподражаемым любовником. Как никто умел слушать. Но когда он начинал говорить, то все исчезало, кроме качающегося маятника его слов».

Долорес щедро дарила своему любовнику Америку. Они обедали у Стравинского, ужинали с незабываемой Гретой Гарбо. Их дни были наполнены весельем, а ночи — любовным потом.

Когда он умер, французское консульство в Нью-Йорке устроило вечер его памяти. Цвет американской интеллектуальной элиты собрался в небольшом зале, где прокручивали документальный фильм о его жизни.

Никто не обратил внимания на уже пожилую женщину с аккуратно зачесанными назад волосами, одиноко сидевшую в одном из последних рядов…

Покорив Долорес, Сартр писал «подруге вечной» Симоне: «Любовь этой женщины меня пугает». Симона де Бовуар вынуждена была задать тот самый вопрос, которым женщины столь часто пользуются, как оружием:

— Я или она?

— Конечно, я к Долорес очень привязан, — поспешно ответил Сартр, — но ты подруга моей жизни.

Их безумный роман продолжался. Они побывали на Гаити, где участвовали в каких-то мистических церемониях. Гостили на Кубе у Хемингуэя. К разочарованию Долорес, ожидавшей бурного и блистательного спора об экзистенциализме, два писателя нудно и обстоятельно беседовали о своих издательских делах.

И вдруг все кончилось. Долорес хотела его только для себя.

— Если ты меня любишь, — сказала она, — то женись на мне и распусти свой гарем.

Сартр пришел в ужас от этого предложения.

— Мы можем любить друг друга, оставаясь свободными людьми, — ответил он. — Я сниму тебе квартиру в Париже. Мы будем часто встречаться.

— Все или ничего, — отрубила Долорес.

Спустя много лет Симона де Бовуар призналась: «Долорес была единственной женщиной, которую я боялась. Я знала, что она меня ненавидит».

Симона де Бовуар занимала в жизни Сартра особое место. Она была его интеллектуальным двойником на философском и литературном поприще. Многие даже считали ее более утонченным и глубоким писателем, чем Сартр. Жизнь с Сартром Бовуар описала в книге «Воспоминания воспитанной девушки».

Их роман развивался постепенно. Молодая девушка из респектабельной буржуазной семьи, воспитывавшаяся в католическом колледже, часто навещала Жан-Поля, тогда молодого студента с дикими манерами, в прокуренной комнате студенческого общежития. С изумлением увидел считавший себя гениальным юноша, что эта девушка не уступает ему ни в блеске интеллекта, ни в остроте философского анализа. Вместе они были, как два компьютера.

Сартр, не веривший в институцию брака, сторонник полигамии, предложил Симоне контракт на два года с возможностью продления.

Она согласилась.

Он сам написал текст своеобразного брачного документа, в котором выговорил себе всяческие привилегии.

Она не возражала.

Много лет спустя, став уже сиамскими близнецами французской интеллектуальной мысли, они со смехом вспоминали этот договор.

В молодости она считалась хорошенькой. Изящная фигурка и стройные ноги приковывали к ней внимание еще до того, как она начинала говорить. А то, что она была на голову выше Сартра, ему отнюдь не мешало. Даже нравилось.

И он никогда не издал ни одной книги без того, чтобы Симона не подвергла ее предварительному и строгому критическому анализу.

Сартр знал, что вкус у его подруги лучше, чем у него, и безропотно следовал всем ее критическим советам. Они обменивались книгами, друзьями, идеями. После его смерти она привела в порядок его огромное литературное и эпистолярное наследие.

Сартр всегда пытался на свой лад решать ребусы, выдвигаемые историей, но его решения, будучи определенными вехами в становлении мысли, не претендовали на абсолютную завершенность. Сартра прежде всего интересовала мысль, спорящая сама с собой в процессе становления.

Мыслитель такого калибра не мог, конечно, обойти молчанием еврейский вопрос. И он написал целую книгу, пытаясь разобраться в том, что представляет собой это вечно гонимое и такое живучее племя.

Сделав несколько философских пассажей, Сартр вывел формулу:

«Евреи — это те, кого другие считают евреями».

И, конечно же, такой удивительный феномен, как государство Израиль, не мог не привлечь его внимания. Впервые Сартр приехал в Израиль в канун Шестидневной войны. В аэропорту в Лоде его встречали еврейские и арабские студенты, израильские интеллектуалы, депутаты кнессета, поэты, писатели. Возвышались транспаранты с надписью: «Добро пожаловать, миротворец!»

Поэт Авраам Шленский припал к его груди, как к давно желанному пристанищу. И прослезился, говоря о величии души Сартра. Но Сартр в то время заигрывал со странами третьего мира. И был очень осторожен в своих высказываниях относительно Израиля.