Пенелопа Фицджеральд - Голубой цветок

— Ах, как вы все мне надоели! — крикнул Бернард и бросился от нее прочь.

Фриц обходил огородные грядки, вдыхал запах распахнутых цветов фасоли и вслух, во весь голос, читал стихи.

— Фриц, — окликнула Сидония. — У меня Бернард потерялся.

— Не может быть!

— Я его отчитывала в утренней комнате, а он вдруг от меня как дунет, вскочил на подоконник и спрыгнул в сад.

— Но ты за ним послала кого-нибудь из слуг?

— Ах, лучше не надо, Фриц, они матушке доложат.

Фриц на нее глянул, захлопнул книжку и объявил, что сам отыщет братца.

— За волосы его приволоку, если что, только вам с Асмусом придется покамест занять моего друга.

— А где он теперь?

— У себя в комнате, читает. Отец совсем его уморил. Кстати, в комнате у него все было перевернуто вверх дном, и чемодан открыт.

— Он сердится?

— Нисколько. Как видно, счел, что и это тоже обычай Вайсенфельса.

Фриц надел фризовое пальтецо и без раздумий заторопился к берегу. Всему Вайсенфельсу известно было, что малыш Бернард в воде не тонет, он водяная крыса. Хотя плавать он не умел, как, впрочем, и отец. Семь лет прослужив в Ганноверском войске, не раз быв в деле, фрайхерр частенько переправлялся через реки, но пускаться вплавь ему не приходилось. Бернард однако всегда жил у воды, и жить без нее, кажется, не мог. Он вечно околачивался возле парома, в надежде на него скользнуть, не уплатив положенных трех пфеннигов за переправу. Этого родители не знали. В Вайсфельсе существовал некий заговор великодушия, многое таили от фрайхерра, щадя его благочестие, во-первых, а во вторых, чтоб ненароком не раздразнить его свирепый нрав. Солнце закатилось, но в небе еще медлила багряная полоса. Мальчика у парома не было. Только гуси стайкой да несколько свиней, которым ход на справный мост Вайсенфельса воспрещался, дожидались последней переправы.

Вот когда Фриц не в шутку испугался. Опережая его, воображенье уже неслось на Клостергассе, вот ключница навстречу: «Но, молодой барин, что за груз вы волочете в дом? Ох, что воды-то, воды, все полы мне тут зальете, я, небось, за них в ответе».

Мать давно забрала себе в голову, что судьба судила Бернарду быть пажом, если не при дворе курфюрста Саксонского, так уж при князе Мансфельдском или при герцоге Брауншвейг-Вольфенбюттельском, а значит, Фрицу предстояло в скором времени таскать братца от одного двора к другому в надежде где-нибудь поприличней его приткнуть.

Плоты лежали под мостом, почти вдаваясь в берег, рядом с легко покачивавшимися, связанными сосновыми бревнами, ждущими возобновления сплава. Сторож по очереди прилаживал ключи из связки к двери сарая.

— Вы не видали, тут мальчик не пробегал?

— Должен был прийти мальчишка, обед принесть, — сообщил сторож, — да не пришел, поганец. Сами видите, и никого на тропке.

Пустые барки в ожидании ремонта были пришвартованы у другого берега. Фриц кинулся по мосту. Он бежал, и развевался плащ, все видели, дивились. Слуг, что ли, у фрайхерра не нашлось, кого спослать? Барки опадали на швартовах, со скрипом, стуком. У причала Фриц спрыгнул вниз — было невысоко, с полсажени, не больше, — на ближний барк. Внизу метнулось что-то, животное как будто, побольше собаки.

— Бернард!

— Никогда я не вернусь! — крикнул Бернард.

Он побежал по палубе, потом испугался, как бы не свалиться на соседнюю, влез на планшир и повис, держась обеими руками, башмачками нашаривая опору. Фриц схватил его за обе цевки, и — в тот же миг барки вдруг сместились, как это бывает, непостижимо, всем строем сразу, сблизились, и Бернарда, все еще висевшего на руках, зажало между ними. Жалостный кашель, слезы, кровь из носу, все хлынуло, как воздух из лопнувшего шара.

— И как же мне теперь тебя вытаскивать? — кричал Фриц. — Негодный ты шалопай!

— Отпусти меня! Дай умереть! — пыхтел Бернард.

— Нам бы только пробраться вперед, а там я тебя вытащу.

Но самый инстинкт жизни, кажется, на миг оставил мальчика, и Фрицу пришлось все делать самому: тянуть, протаскивать братишку между двух бортов — тот только упирался. Будь дело на том берегу, глядишь, кто-то из прохожих и подсобил бы, но нет, вообразили бы чего доброго, подумал Фриц, что на глазах у них свершается убийство. Барки сделались поуже, под ними мерцала колышущаяся вода, и он подтянул ребенка, как мокрый куль. Лицо у того было не бледное — красное, багровое.

— А ну-ка, поднатужься, ты же не хочешь утонуть?

— Ну утону, и что? — взвизгнул Бернард. — Сам говорил, смерть — вещь пустяшная, лишь перемена состоянья, не более.

— Ах, чтоб тебя! Не твоего это ума дело! — Фриц крикнул ему в самое ухо.

— А Mütze [3] Шапка, колпак (нем.). где?

Мальчик обожал свой красный колпачок, и вот он был потерян. Заодно Бернард потерял передний зуб, свои штанишки, и остался в длинных миткалевых кальсончиках, подпоясанных тесемкой. Фрица, как большинство спасателей, вдруг одолела злость на любимого, спасенного.

— Пиши пропало, Mütze теперь уж подплывает к Эльбе.

Но тотчас устыдясь своего гнева, он поднял мальчика и усадил к себе на плечи, чтобы нести домой. Вознесенный Бернард сразу несколько ободрился.

— А можно, я встречным помахаю?

Пришлось Фрицу пройти вдоль всего лодочного ряда до того места, где железные ступени встроены были по отвесу и где он мог подняться, не ссаживая братца.

Как же тяжел бывает мальчик, когда вконец распустится.

Возвращаться в таком виде на Клостергассе, конечно, нельзя было. Но Асмус с Сидонией уж сочинят какую-нибудь небылицу под предобеденную музыку. А в Вайсенфельсе есть не одно местечко, где можно обсушиться. Снова перейдя мост, он еще немного прошел вдоль Саале, потом два раза свернул влево, один раз вправо, — в книжной лавке у Северина уже зажегся свет.

Покупателей в лавке не было. Бледный Северин, в длинной рабочей робе, при свете снабженной отражателем свечи вчитывался в один из тех пожелтелых листов, какие милей душе книгопродавца любого чтения.

— О, Харденберг! Вот не ждал. Поставьте мальчика, прошу вас, на газетный лист. Вот тут как раз «Leipziger Zeitung», вчерашний нумер.

Северин ничему не удивлялся.

— Мальчик провинился, — сказал Фриц, опуская на пол Бернарда. — Сбежал на барки. И когда он успел так вымокнуть, ума не приложу.

— Kinderleicht, kinderleicht [4] Здесь: дети, дети (нем.). , — сказал Северин добродушно, но добродушие его относилась только к Фрицу. Детей Северин не жаловал: все они губят своими каракулями книги. Он прошел в самую глубь лавки, открыл деревянный баул и вытащил оттуда большую вязаную шаль, из тех, какие крестьянки носят.

— Скинь рубашонку, я тебя закутаю, — сказал он. — Шаль эту твой брат может мне не возвращать. И зачем ты всем причинил столько хлопот? Хотел уплыть куда-то, отца с матерью покинуть?