Лев Демин - Каторжник император. Беньовский

— Медведь ты неуклюжий, Иване, — ласково упрекала его Фредерика. — Совсем придавил мне живот. Приподымись-ка чуток.

— Приступим к главному делу?

— Не спеши, мой Иване. Главное дело от нас не убежит. Ласкай меня, целуй всю. До бесконечности. Как мне хорошо с тобой!

— И мне.

— А теперь целуй меня там...

— Не понимаю, что ты хочешь от меня?

— Какой же ты телок бестолковый. Женское моё естество целуй. Понял?

И сильным властным движением Фредерика прижала лицо любовника к треугольному выступу пониже живота, поросшему шелковистой рыжеватой шёрсткой.

— Ой, какая ты выдумщица, кралечка! И срамница, — шептал Иван не то восхищённо, не то осуждающе.

Когда же они, обессиленные, истомлённые ласками, лежали, тесно прижавшись друг к другу, Фредерика снова начала трудный для Ивана разговор.

— Когда пойдём в храм, Иване? Отец Стефан готов окрестить тебя. А старый дворецкий будет тебе крестным отцом. А вслед за твоим крещением пишу прошение герцогу Гессенскому.

— Всё уже решила за меня...

— Не пойдёшь?

— Нет, — твёрдо ответил Иван, и на глазах его выступили слёзы.

— Неужели я не стою того, о чём прошу тебя?

— Ты многого стоишь, Фредерика. Но вера отцов оказалась сильнее нашей страсти. Она, как крепкая цепь, держит меня на привязи. Что поделаешь?

— Но ведь люди не чета тебе, тот же король Генрих, меняли веру, если им нужно было.

— Значит, не стойкой веры были те люди.

— Святоша ты, Иван. Хочешь в святые праведники попасть, — со злобной иронией произнесла Фредерика.

Наш рассказ слишком бы затянулся, если рассказывать обо всех настойчивых уговорах и ухищрениях, к которым прибегала Фредерика, чтобы сломить упорство Ивана. Происходили долгие споры между ними, и размолвки, и даже ссоры. Бывало, двери хозяйской опочивальни оказывались закрытыми для Ивана. И так продолжалось по нескольку дней. А потом снова встречи с неистовыми бурными ласками, слезами радости и отчаяния.

Постепенно уже оба они убеждались в невозможности соединения двух людей разной веры и разного сословного положения. Приближался неизбежный разрыв. Иван всё более и более тосковал по родине, проклиная себя и покойного Беньовского за то, что когда-то увлёкся дерзкими планами авантюриста и последовал за ним в плавание. Иван Уфтюжанинов стал склоняться к возвращению в Россию, убеждая себя в том, что готов претерпеть любые кары и наказания за свои прегрешения, за соучастие в затеях беглого каторжника. Об этом он и сказал однажды Фредерике.

— Я ждала таких слов, Иване, — с грустью сказала она. — Представляешь, что ждёт тебя в России?

— Может быть, тюрьма, каторга.

— Ты как святой великомученик, добровольно отдаёшь себя в руки палачам.

— А вдруг, Фредерика, матушка Екатерина меня простит? Или отделаюсь небольшим сроком каторги и выйду на свободу. Поехала бы за мной в Россию, коли любишь?

— Какой же ты чудак, Иван. Кто ты такой на русской земле? Псаломщик, мелкий канцелярист или околоточный. И это в лучшем случае. А я...

— Договаривай, Фредерика. Ты хотела сказать, что ты потомственная дворянка, из старинного польского рода, вдова барона, графа... Как там ещё его... Владелица богатого имения. Несовместимо всё это.

— Слишком прямо, но справедливо сказано. Ты почти угадал мои мысли. Разные религии — это для меня было бы не самым главным.

— Разве не понятно? Был бы я российским графом и владельцем имений, ты с лёгкостью пришла бы в православный храм и переменила веру отцов. И стала бы не Фредерикой, а Федосьей или Фёклой. Самое главное — мы с тобой не ровня, люди разных сословий.

— Что делать, Иване. Не мы установили такой порядок на земле. В России, где не будет моего Вецке, мы с тобой друг другу не нужны.

Расставалась Фредерика с Иваном спокойно, сдержанно, сразу как-то посуровев. Прощальных бурных сцен не устраивала. Выправила для него в Пеште необходимые документы, щедро снабдила деньгами и припасами на дорогу. Приказала кучеру Андреянову довезти Ивана до молдавской границы. А когда коляска скрылась за воротами усадьбы и умолк цокот копыт лошадей, Фредерика удалилась в свою комнату и долго билась в истерике, орошая слезами подушку.

С отъездом Ивана Фредерика вела уединённый образ жизни. В гости к соседям не ездила и их старалась не принимать. Подумывала о том, чтобы уйти в монастырь, но на этот крайний шаг не решилась. Однако же стала набожна и богомольна.

Тем временем во Франции разразилась революция. Дальний родственник Генских Лихницкий, офицер французской королевской армии, человек расчётливый и осторожный, решил не примыкать ни к якобинцам, ни к роялистам, а подал в отставку и покинул Францию. До него дошли слухи о гибели Мориса Августа Беньовского на Мадагаскаре. И Збигнев Лихницкий сообразил, что богатая вдовушка с трансильванским имением, к тому же недурная собой, — лакомый кусочек для малосостоятельного отставного офицера.

И вот однажды в Вецке заявился собственной персоной Збигнев с твёрдым намерением посвататься к вдове. Фредерика встретила его сдержанно, даже холодно, ничем не напомнив о их давнишней мимолётной связи. Лихницкий заговорил о своих намерениях.

— Бог рассудил нас. Вы стали вдовой, Фредерика. Ваш бродяга муж покинул грешную землю. Почему бы теперь не соединиться двум любящим сердцам? Я приехал к вам, любовь моя, с твёрдым намерением обрести в вашем доме покой и счастье.

— О какой любви вы говорите?

— Конечно, о моей любви к вам. Надеюсь, и я вам был не безразличен. Разве вы не помните тех коротких счастливых минут?

— Стараюсь забыть их. Разве это была любовь? Вы вели себя грубо, нахраписто, воспользовавшись неопытностью молодой женщины и... отсутствием её мужа.

— Зачем вы так? Я приехал к вам с серьёзными намерениями.

— К чему мне ваши серьёзные намерения? Замуж выходить за вас я не собираюсь.

— Жаль.

И Збигнев Лихницкий уехал ни с чем.

Скончалась Фредерика Беньовская в родовом имении Вецке 4 декабря 1825 года.

А Иван Уфтюжанинов добрался через молдавские степи до российской границы, переправился через Днестр и прибыл в Киев. Первым делом он побывал в Киево-Печерской лавре, помолился святым угодникам и уж потом заявился в судебную палату.

— Кто таков? — спросил его дежурный канцелярист, подавляя зевоту.

— Ивашка Уфтюжанинов я, поповский сын.

— Ну и что из того? Много на свете поповских сыновей. Чего тебе надобно?

— А надобно, чтоб судили меня по справедливости.

— Ишь чего захотел! Каждого судить — на всех вас судей не хватит. Убил, что ли, кого?

— Да нет, никого я не убивал. В шайке вора и разбойника Беньовского состоял, слугой и телохранителем у него был.

— Постой, постой... Не у того ли Беньовского, что на Камчатке бунт поднял, судно захватил и сбежал?