Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга первая

По субботам Шимон обычно ходил с дедом в синагогу. Он любил деда, веселого сапожника, считавшего, что Господь создал этот мир для радости и веселья.

В тот день, войдя в дом, шестилетний Шимон нахмурился. На столе стояло радио — предмет отцовской гордости, большая редкость тогда. Коробка играла, нарушая святость субботы. Шимон, не задумываясь, потянул скатерть. Коробка грохнулась на пол, и наступила тишина. Вошел отец. Он посмотрел на ребенка долгим взглядом и ничего не сказал. Мать молча подмела обломки. Только через полгода смог отец купить новое радио, но оно уже никогда не включалось по субботам.

В девять лет Шимон стал сочинять стихи. Родители бережно собрали их и отправили Бялику. Как гордился отец, когда национальный поэт прислал теплое письмо, в котором отметил безусловную одаренность ребенка. С тех пор литературные амбиции уже не покидали Переса и даже в большей степени, чем политика, болезненно язвили его самолюбие. Сверстники Переса, те самые, которые «лучше ели и пили», вспоминают, что будущий лидер был ребенком хилым, пресным, не выносившим «игрищ и забав», предпочитавшим проводить время за чтением занимательных историй. И дети реагировали на эту отчужденность единственно доступным им способом — Шимона поколачивали. Это было развлечение не только приятное, но и безопасное, ибо он никогда не давал сдачи.

— Почему ты позволяешь себя бить? — кричала мать, прикладывая примочки к его синякам.

— Мама, — отвечал Шимон, — я им ничего не сделал. Почему они не любят меня?

Риторический этот вопрос не терял с годами своей актуальности.

Первым в Палестину прибыл отец. Он много и тяжело работал, и когда почувствовал, что твердо стоит на ногах, вызвал к себе жену и детей. Весной 1933 года мать с детьми присоединилась к главе семьи.

Шимону шел десятый год. Он окончил престижную гимназию Бальфура, потом воспитывался в молодежном поселении Бейт-Шемен, стал активистом молодежного движения. Уже тогда его отличали энергия, целеустремленность и ровный, спокойный характер. Без особого труда он стал лидером одной из молодежных организаций. И в детские годы, и в юности единственным другом Шимона оставался брат Гершон. Но, в отличие от Шимона, Гершон был начисто лишен честолюбивых амбиций. Шимон мечтал о славе, а Гершон — о богатстве. В дальнейшем пути братьев разошлись. Один стал профессиональным политиком, а второй — подрядчиком-миллионером.

Правда, Перес еще долго связывал свои надежды на нетленную славу с литературным творчеством. Время от времени в печати появлялись его стихи, статьи и проза. Особым успехом пользовалась серия репортажей «Из дневника женщины», публиковавшихся под женским псевдонимом. Критики не преминули отметить, что наконец-то в ивритской литературе зазвучал сильный и чистый женский голос. И все же литературные опыты Переса так и не вышли за рамки ученичества. Детские стихи, одобренные самим Бяликом, и юношеские репортажи, в которых он говорит от имени женщины, так и остались его лучшими достижениями на этом поприще.

Книги же Переса, несмотря на некоторые любопытные идеи, водянисты, дидактичны, лишены своеобразия и даже душевной значительности. То же самое можно сказать о его ораторских способностях. Один из его друзей отметил не без иронии:

— У Шимона сначала появляются слова, потом предложения и лишь в самом конце — мысли.

Перес не обиделся.

— По-моему, — сказал он, — это предпочтительнее, чем быть кем-то, кто не имеет ни слов, ни предложений, ни мыслей.

В юности Пересу протежировал идеолог сионистского рабочего движения Берл Кацнельсон, первым обративший внимание на его способности. Он утверждал, что этого молодого человека ожидает блестящее будущее на любом поприще, за исключением литературы.

Но идолом Переса стал Давид Бен-Гурион. Все восхищало его в этом человеке. Волевая целеустремленность, аналитический ум, темперамент бойца и, самое главное, способность без колебаний принимать судьбоносные решения. Это был вождь его поколения.

— Кто я в сравнении с ним? — думал Перес, и у него опускались руки…

Однажды в конце 1946 года Перес должен был отправиться по партийным делам из Тель-Авива в Хайфу. В те времена такая поездка была нелегким делом. На улице Дизенгоф на него внезапно налетел человек, которого он часто встречал у Кацнельсона, литератор и поэт, вечно куда-то несущийся, размахивая длинными, как жердь, руками.

— Шимон, — закричал он, — ты сегодня едешь в Хайфу? Я нашел тебе тремп. Тебя подвезет Бен-Гурион.

Перес похолодел, а его собеседник засмеялся.

«Что я ему скажу? — думал Перес, спеша к условленному месту. — Нет, я буду только слушать. Почти три часа мы проведем вместе. Это ведь целая вечность».

Бен-Гурион промолчал всю дорогу, закрыв глаза и обняв колени худыми руками. Перес тоже молчал, с почтением глядя на своего кумира, погруженного в размышления. Когда за окном машины уже замаячила Хайфа, Бен-Гурион впервые взглянул на своего попутчика и сказал:

— А знаешь, Троцкий ведь был плохим политиком.

— Почему? — спросил растерявшийся Перес, мысли которого были в ту минуту далеки от Троцкого.

— Ну что это за политика — «ни мира, ни войны»? Это еврейские штучки. Выбирают либо войну со всеми последствиями, либо мир, за который надо платить. Ленин это понимал. Потому вождем русского народа был он, а не Троцкий. — Вы приехали, молодой человек, — и Бен-Гурион протянул Пересу сухую руку.

«Мог ли я тогда вообразить, — вспоминал впоследствии Перес, — что уже не за горами дни, когда Бен-Гуриону придется принимать решения и о войне, и о мире».

Нельзя не усмотреть иронии судьбы в том, что Перес, любимый ученик Бен-Гуриона, ни в чем не похож на своего учителя. Он был вождем, этот индивидуалист из Сде-Бокера. У него не было соратников. Были лишь последователи, помощники и исполнители.

Перес говорил, что он не в состоянии понять Бен-Гуриона до конца, ибо он был личностью настолько сложной, настолько гениальной, что все данные ему характеристики опадают с него, как листья с большого дерева.

Пересу удалось подметить противоречие между способностями Бен-Гуриона и его характером. «Он был подлинным интеллектуалом, — писал Перес в автобиографической книге „Иди с людьми“. — Ему не хватало лишь одного интеллектуального качества: способности оставаться нейтральным или, по крайней мере, объективным. Он был не в состоянии выжидать и сразу бросался в омут крайних решений».

По мнению Переса, это объясняется тем, что у Бен-Гуриона была натура бойца. «Он знал, что существуют страшные вещи, но не мог этого вообразить. Не мог заставить себя чего-то бояться. Он знал о существовании неизменных вещей, но не мог смириться с тем, что их нельзя изменить. Он утверждал, что каждое сражение можно выиграть, если бойцы не утратили уверенности в победе. Он учил, что соблюдать правила игры нужно лишь тогда, когда их нельзя заменить другими. И он всегда считал, что перемены важнее постоянства. У него было мужество все брать под сомнение: установившиеся исторические концепции, незыблемые философские учения — все то, что принято считать бесспорными истинами. Агнон как-то сказал о Бен-Гурионе: — Он не боится гоев. И, подумав, добавил: — И евреев он тоже не боится».