Дмитрий Федотов - Хозяин урмана

*

Мои поиски оказались настолько интересными, что я не заметил, как прошел день, и опомнился, когда сотрудник архива, пожилой мужчина, тронул меня за плечо.

– Господин журналист, архив закрывается.

– А… нельзя ли остаться поработать на ночь?

Архивариус воззрился на меня подозрительно.

– И что же вы такое ищете, господин журналист, что не может подождать до утра?

Пришлось сворачиваться. Правда, архивариус уверил, что никто ничего не тронет на столе, который я занял в читальном зале.

Я решил прогуляться до дома пешком и обдумать по дороге всё, что сегодня узнал.

Оказывается, долгая и мрачная история гонений приверженцев «старой веры» в свое время затронула и такое глухое захолустье, как Томский уезд, что располагался на самой восточной окраине Сибирской губернии. В 1734 году старообрядцы из Ветковской слободы приняли через миропомазание епископа Епифания. Но затем поселение старообрядцев было окружено царскими войсками. Все дома, кельи и церкви были сожжены. Более тысячи иноков и инокинь разослали по многочисленным монастырям новообрядческой церкви под строгий надзор. Там их насильно водили в храмы на церковные службы, увещевали принять «православие», содержали скованными в цепях, посылали на непосильные работы. Всего же в Ветковской слободе было захвачено сорок тысяч человек – мужчин, женщин и детей. В основном их сослали в Забайкальский край, в Восточную Сибирь, за семь тысяч километров от родных мест. Однако небольшую часть расселили в Западной Сибири. В том числе примерно двести семей старообрядцев попали на принудительное поселение в Томский уезд.

Местному воеводе полторы тысячи «раскольников» стали как кость в горле. Куда же их девать? В городе оставить нельзя, даже на выселках эти люди все равно останутся постоянным источником беспокойства и раздражения для православных жителей Томска. Недолго думая, воевода призвал к себе старост общины и без обиняков заявил, чтобы они со всем гамузом отправлялись за Обь. Мол, земли пустой там много, леса богатые, речки чистые, а местные остяки – человеки вовсе безобидные. Воевода расстелил на столе карту уезда и одним махом определил конкретные места для будущих поселений.

«И чтоб с энтих поставов – никуда! – грозно предупредил он старост. – Сидите там, как мыши под веником. Авось и заслужите от митрополита снисхождение лет этак через десять…»

Старосты повздыхали, почесали колтуны на макушках и согласились. А что? Всё лучше, чем смерть лютая где-нибудь на иркутском тракте от холода и голода. И потянулись подводы на запад – через Тому, через Обь – все дальше и дальше в глубь бакчарских урманов.

Всего поселений задумано воеводой было пять – три на Иксе-реке и два на Бакчаре. Дабы ссыльные раскольники не разбежались и все время чувствовали его тяжелую руку, воевода назначил ответственным за догляд своего помощника, Ивана Хомятого. Мужик он был, похоже, ушлый – даром что полукровка: мать – остячка, отец – русский, охотник-промысловик. Хомятый стал раз в сезон наведываться в поселения, не упуская возможности поживиться в них всем, что плохо лежит. Старосты поселений многажды жаловались на Хомятого воеводе – да без толку.

Несколько лет спустя воевода попался на казнокрадстве и сам загремел в острог – в Иркутский. Его помощника тоже было призвали к ответу, но Хомятый сумел улизнуть, и с той поры о нем никто в Томском городке не слыхивал.

Новый начальник – комендант Козлов – принял дела в нелучшем виде и с пустой казной. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, он решил обложить городской податью не только вольнопоселенцев, осевших вокруг Томска, но и вспомнил о беспоповцах, обживших к тому времени Иксинскую пойму. Наверное, это была плохая идея, потому что прежде смирные и неагрессивные «двуперстники» на сей раз взбунтовались. Они разоружили охрану (четырех солдат) сборщика податей, а самого раздели, вымазали дегтем, вываляли в куриных перьях и отправили всю пятерку пешком обратно.

Козлов страшно рассердился, а потом, видать, остыл, подумал да и махнул на ссыльных рукой – пусть себе живут как хотят. Но помощников своих дважды в год все равно отправлял с доглядом. Те обходили все поселения еретиков, заставляли старост собирать народ на толковище и пересчитывали по головам, отмечали количество детей и баб на сносях, а также число умерших за последние полгода. В общем, маета была изрядная.

Хуже стало, когда по весне в 1745 году очередной доглядчик не досчитался в Верхней Иксе сразу дюжины семей! Пропало больше полусотни ссыльных – шутка ли? Пришлось писать покаянный рапорт в Тобольск, дескать, не углядел, виноват, помогите отыскать беглецов. Из Тобольска прислали казачьего урядника с отрядом. И с этого момента началась форменная чертовщина с детективным уклоном!

Козлов вдруг заявил уряднику, что вызов розыскной команды был ошибкой. Однако дело уже получило ход, и тогда комендант дал казакам в проводники местного – остяка, сидевшего в порубе за спекуляцию мехом. А еще – дал наводку на связного «двуперстников», выражаясь современным языком. Им оказался… священник! Долго ли, коротко ли, поймали казаки посланца беглецов. Он согласился отвести служивых в скит, отряд выступил и… больше их никто не видел. А спустя пару недель в Томск вернулся один остяк-проводник – совершенно невменяемый и несший какую-то чушь про хозяина урмана, который и забрал жизни полутора десятка бывалых мужиков во всеоружии.

Насчет этого хозяина я выяснить не успел – закончился рабочий день архива. Вот и представьте мое состояние. Как будто отобрали приключенческий роман на самом интересном месте! Но у меня возникло и даже окрепло ощущение, что в своих поисках я на верном пути, и что этот загадочный хозяин урмана каким-то образом причастен и к событиям нынешним, хоть и прошло с той поры более двух с половиной веков.

Неспешно шагая по вечернему бульвару, я вдруг вспомнил утренний разговор с Ракитиным. Олег почему-то интересовался Тимофеем Зыряновым и сказал, что тот сошел с ума… Интересно, это была фигура речи или на самом деле?..

Я набрал номер Ракитина.

– Слушаю, – хмуро отозвался Олег после десятого гудка.

– Я тебя разбудил, что ли?..

– Нет.

– Ну, извини. Я вот по какому поводу: что все-таки случилось с моим коллегой Зыряновым?

– По-моему, я тебе уже говорил: он с ума сошел.

– Почему?

– Не знаю… Но выясню.

– Почему ты занимаешься сумасшедшим? Ты же на «тяжких» специализируешься!

– Слушай, Котов, – разозлился вдруг он, – у тебя, что ли, своих дел мало? Чего ты опять нос суешь, куда не просят?

– Эй, Олежек, – я постарался говорить поласковей, – очнись! Это же я, твой закадычный, безалаберный, бесшабашный, отважный и неунывающий друг Димыч!