Валентин Костылев - Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

«И это пожалование противозаконно», — думали паны.

Вельможи краснели от обиды, с трудом сдерживая свой гнев. «Не имеет права король раздавать иностранцам никаких должностей в великом княжестве Литовском. Чего уж он так обрадовался?! Заковал бы их всех в кандалы. Иуды! Они так же предадут и польско-литовскую корону, как предали Москву».

Курбский на коленях униженно благодарил короля.

От него не скрылись злые усмешки и перешептывания королевских вельмож. Сердце похолодело от обиды. Курбский хорошо знал нравы шляхты, знал и то, что королевская воля — это не все. На одну доброту короля положиться нельзя. Его власть ограниченна. Необходимо угодить и шляхте, оказать услуги к явной пользе нового отечества и нового государя. Надо доказать верность Польше. Надо… надо… Не только изменить, но и нанести ущерб царю Ивану… Заслужить доверие панов. А может быть, и этого им будет мало?

Когда кончился королевский прием, Курбского с его друзьями повели в особый дом, окруженный высокою оградою, прикрытый кущей листвы столетних лип. Словно его нарочно скрывают от сторонних глаз. Около ворот расставили караул пегих венгров якобы для «бережения новых королевских слуг».

Несмотря на милостивую встречу короля, Курбский и его друзья, очутившись в мрачных, пустых комнатах этого дома, почувствовали себя как бы королевскими пленниками. «Зачем стража у ворот?» — спрашивали они друг у друга. Воздух, пропитанный гнилью и сыростью, застревал в горле, вызывая неприятную дрожь. Видимо, в этом доме никто не жил — чей-то брошенный дом.

Колыметы, а с ними и другие беглецы поздравили Курбского с королевскими милостями. А один из них — Кирилл Иванович Зубцовский — даже облобызал князя и, вытирая слезы, сказал:

— Господь Бог милостив! Наш единокровный ты князь, не забудешь нас…

Курбскому было больно слушать поздравления; охватывал мучительный стыд при каждом слове его товарищей.

«Товарищей!»

Давно ли этот приказный сброд стал его «товарищами?» Они чему-то радуются. Глупцы. «Единокровный князь». Сам сатана не подобрал бы более ядовитых слов.

Немного времени спустя в дом пришел посланный короля с описью, в которой сказано было, какие владения входят в состав ковельского поместья. Он расхваливал замок, будущее жилище Курбского. Говорил о плодородности ковельских земель.

Королевский слуга имел тоненький, женский голос, был мал ростом, безволосый и вместе с тем юркий, болтливый.

— Тебе, князь, выпало большое счастье! — воскликнул он по-русски. — Ты будешь обладать и замком в местечке Вижву, а в местечке Миляновичи ты найдешь подобный сказке дворец… Ты отныне хозяин двадцати восьми сел. Ты — большой вельможа!

Спутники Курбского, тесно обступив королевского посланника, с жадностью слушали его. Их глаза разгорелись, лица разрумянились.

— Сколько же будет на той земле христианских душ? — хмуро спросил Курбский.

— Три тысячи душ…

— Когда же король дозволит мне войти во владение той землей?

— Скоро. Немножко терпения, князь.

Утомленные долгим путешествием по лесам и долинам, да еще в жаркую пору, московские беглецы рано улеглись спать.

Курбский вышел в сад и сел в одиночестве на скамью около пруда, от которого пахло гнилой водой, прелыми травами.

Ночью было не так душно.

Курбский долго смотрел на небо. Звезды напоминали о родине, о матери, о жене и сыне.

«Родина! Нет уж теперь ее у тебя, у Курбского! Ты человек без родины. Ты муж и отец без жены и сына. Ты — наследник великих князей ярославских — навсегда лишен возможности помолиться в усыпальнице своих прародителей. Все пропало теперь для тебя. Все!»

Курбский встал со скамьи и обошел кругом пруда; поднял камень, с силой бросил его. Булькнуло. Долго бессмысленно смотрел на темную поверхность воды, где скрылся камень.

«Ну, что же. Прощай, Русь! Не проклинай своего неверного сына!»

«Все ли кончено? — задал себе вопрос Курбский и ответил сам себе: — Нет. Осталось… Что осталось?»

Осталось мщение. Кто скажет, что Курбский слаб, что он сложил оружие, отказался от борьбы? Глупец тот, ребенок! Курбский — князь и воин. Запомните это!

Если Сигизмунд не пожалеет золота, он заключит выгодный союз с крымским ханом. Горе московскому деспоту! На взятые из казны деньги он, князь Курбский, за свой счет… нет, за счет Москвы… посадит на коня две сотни наемных воинов, да и сам, со своими друзьями, пойдет громить московскую землю. Враг?! Да. Курбский — лютый враг великого князя.

«Теперь я свободен. Никакая сила не может помешать мне мстить царю Ивану. И как бы грозен ты ни был, Иван Васильевич, все равно тебе ничего не сделать с отъехавшими в Литву русскими людьми — руки коротки. Кончилась твоя власть, деспот!»

Начинается новая служба новому государю.

Курбский снял шапку и помолился, окинув небо растерянным, невидящим взглядом…

Посреди Кремля стояла круглая, сложенная из красного кирпича высоченная башня. У ее основания ютилась церковь Петрока Малого. На башне висели большие колокола, вывезенные из Лифляндии. Между башнею и церковью к особой установке был привешен тысячепудовый колокол, в который звонили только по большим праздникам.

Около этой громадины жизнь била ключом. Подъячие писали челобитные, кабалы и росписи. На столах красовались расставленные около подьячих глиняные горшки, куда челобитчики бросали деньги.

Перед Съезжей избой таскали на правеж должников из простонародья. Выколачивали из них долги. Толпы любопытных густо окружали это место. Родственники страдальцев, попавших на правеж, проливали слезы, глядя на то, как стегают батожьем близких им людей. Бабы выли в голос. Любопытные толпились просто так, для времяпрепровождения.

Стрельцы, монахи, служилый люд смешивались в толпе зевак с кремлевскими обывателями, торговцами, нищими и кликушами.

Здесь-то один нищий и остановил объезжавшего площадь Василия Грязного. Назвал по имени, прижался щекой к стремени. Глаза слезливые, лицо в синяках.

— Чего те? — недовольно спросил Грязной. Хлестнул кнутом по спине.

— Дай кусочек хлеба либо грошик, я тебе што поведаю.

Василий Грязной бросил монету. Бродяги временами полезное болтают, не лишне послушать.

— Говори, пес!

— Ваську Кречета пристукнули… Го-го-го! Спокинул нас, сердешный.

Бродяга дико загоготал, оскалив зубы.

Грязной соскочил с коня.

— Повторь! Чего ты?

— Наша доля такая: живи, да не заживайся! Убили Ваську.

— Кто убил? Бродяги, воры?

— Сотник ваш государский… стрелец Истома Крупнин!

— Идем со мной! — в страшном гневе, покраснев до ушей, сказал Василий Грязной.

Он повел лошадь под уздцы, в раздумье поникнув головой. Сколько было надежд на то, чтобы снова увидеть Агриппину! Как бы хорошо было хотя тайно, хотя немного пожить с ней. Но… видно, не судьба. Как же смел этот пес, Истома, казнить человека через опасную грамоту? Государева грамота, што ли, ему не указ? И Феоктисту он увел к себе. Теперь это всем известно. Гордец, самоволец, хам! Надобно за него взяться! Посмотрим, что тогда скажет Феоктиста, куда она в те поры денется?