Валентин Костылев - Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (Часть 1)

Воротынский улыбнулся, вздохнул и тихо промолвил:

— Ну что же! Бог ему судья! Забудем об этом. А как мы с Владимиром Андреевичем? Чью сторону он примет? Ты, князь Андрей, знаешь ли?

— Нашу! — с твердою уверенностью произнес Курбский. — Был я у него. Когда все пойдут — и он пойдет…

— Правильно молвил князь… Нашу, нашу! — подтвердил Мстиславский. — Тоскует и он.

— Эх-эх, друзья, а как жить-то хочется! Глянем на мир — все движется, все радуется; в Польше у вельмож — праздники изо дня в день, а у нас? — покачал головою Курбский.

— А у нас — покойнички. Синодиками об убиенных все монастыри засыпали… — громко произнес архиепископ Пимен. — Что ни день, то список…

— Душа русская пустынею стала, по которой бродит лев рыкающий… скучает о крови… — подал свой голос молчавший угрюмо князь Михаил Репнин, свирепый, ощетинившийся вид которого привел в ужас сидевшего рядом с ним Фуникова.

— Коли ты уедешь, князь, как мы будем тут знать о тебе и ты о нас?.. Кого мы изберем из малых людей, штоб гонцами нашими быть и вести к нам и до тебя доносить? — спросил Челяднин Курбского.

— С Висковатым сговоритесь… Пускай гоняет по посольским делам Гаврилу Кайсарова да Колымета, а я буду засылать своего стрелецкого десятника Меркурия Невклюдова… То люди верные, надежные.

— В которое время ожидать нам весточку о твоем докончательном сговоре с королем? — продолжал задавать Курбскому вопросы Челяднин.

Все с настороженным вниманием прислушивались к ответам Курбского.

— Скоро… не пройдет и сорока дней от кончины митрополита Макария, как прискачет к вам гонец с моим словом… Во Пскове стану я твердой ногой…

— Псковичи и новгородцы с тобою, князь, в огонь и воду! — торжественно заявил Пимен. — Однако и Москве надобно помене думать о земном благоденствии, о чревоугодии и месте близ трона. О душе подумайте, московские бояре, не пощадите себя во имя правды! Вот мой сказ.

— Передай, преподобный отец, новгородцам и псковичам: будем добиваться правды, не жалея себя и детей своих, — ответил Пимену Челяднин. — Всюду будет наша рука: и в приказах и в воеводствах… Увянут в ней законы великого князя… Все пойдет наперекор ему. А коли он и в самом деле поведет в Лифляндскую землю войско, схватим его там и отдадим королевским людям.

— Этого подарочка — увы! — давно ждет король. Он сумеет отблагодарить вас за это… — усмехнулся Курбский. — Иван Васильевич и мне говорил, будто сам собирается идти на войну в ливонские земли… море отвоевывать… Море! Ему нужно море, и во имя сего проливает он моря крови!..

— Морского разбойника себе в товарищи взял…

— Васька Грязной приволок супостата.

— Схожая братия…

— Вору и слава воровская!

— Корабли водить будет в аглицкую землю.

— Порешить бы и его! — промычал Репнин. — Найти бы такого молодца, штоб придушил его где-нибудь…

— Колымет его знает… Пускай подговорить кого-нибудь… Отравить бы хорошо, — сказал Курбский. — Море королю — нам суша. Хватит нам своей воды. Через короля мы со всеми царствами сойдемся и по суху… Будешь жить в мире с соседями, весь свет объедешь и со всеми дружбу заведешь: с аглицкими, и с дацкими, и с немецкими людьми, и с франками… без моря!

— Да будет так! — оживился Пимен. — Без своих морей новгородцы весь свет объехали, и везде нас знают и любят и золотом платят за наши товары… Москве, сколь ни прыгай, не перепрыгнуть Новгорода-батюшки… Не посрамить древности!

— Море — бездельная выдумка. Обойдемся и без него.

Сказав это, Челяднин поднялся и, подойдя к Курбскому, обнял его.

— Ну, прощай!.. Храни тебя Бог! Надо расходиться: не подсмотрел бы Малюта со своими поскребцами. Помни, князь, свою клятву… Погибать, так вместе.

— Прощай, добрый боярин, дай Бог нам снова свидеться уже хозяевами на своих землях!

— Дай Бог!

Дьяки Посольского приказа приметили, что царь Иван Васильевич в последнее время стал чаще прежнего собирать их у себя во дворце. Беседы его были теперь какие-то особенные, не похожие на прежние. Раньше начинал он прямо с дела, отдавал приказы, посылал дьяков, диктовал грамоты иноземным государям. Теперь долго молча осматривал каждого дьяка, задавал вопросы, что этот дьяк думает о Жигимонде, о хане крымском, об Эрике, о Фредерике датском. Его интересовало, как смотрят дьяки на Перссона [84] Начальник тайной канцелярии при Эрике Шведском. свейского, прославившегося на весь мир своими лютыми казнями, да и что говорят о том на иноземных подворьях.

А к чему это? К чему такие вопросы?

Однажды царь, указав пальцем на изображение своего деда и тяжело вздохнув, сказал:

— Никто не слыхал о больших делах его, но подвиги его — суть деяния истинного властителя; при своей великости они совершались невидимо, а Москва стала видимой всему миру. Разновластие князей, владычество татар, кичливость рода Гедиминова, двурушие Новгорода — все, в тихости, с Божьей помощью, одолел он. Не торопился, но был впереди всех. Державу свою поднял высокою рукою, и мне ли умалить ту высоту? Могу ли я отступиться от дедовских дел? Денно и нощно молю Господа Бога, чтобы мне быть достойным хранителем дедовских заветов. Я хочу заставить моих людей держать крестное целование грозно и честно, по старине.

Дьяки притихли, стояли ни живы ни мертвы, боясь пошевелиться. А царь вдруг спросил Ивана Колымета:

— Не слыхал ли ты, что болтают на немецком дворе о недуге митрополита?

Колымет смутился, челюсти его задрожали:

— Нет, великий государь, не пришлось слышать.

— Ну, а как ты? — царь указал на другого Колымета, на Михаила Яковлевича.

— Також не ведаю, батюшка-государь, — едва слышно ответил он.

Иван Васильевич, пристально вглядываясь в их лица, молча покачал головою.

Робость нашла на дьяков. Сегодня утром всей Москве стало известно, что прошлою ночью еще два десятка служилых, боярами ставленных людей брошено в пыточную избу. А ведь люди-то те были друзьями многих посольских дьяков. У Писемского часто бывал Юшка Сомов, бывший адашевский дьяк, мало того, приходилось за ним ухаживать, льстить ему, водкою поить. У Никифора Соловья Кузьма Гвоздев, ближний к Колычевым, сватом был, в монастырь к Сергию преподобному вместе ездили. Иван и Михаил Колыметы у Сильвестра на побегушках были — его похлебцы, а теперь… Страшно подумать. О, Курбский! Тебе бы тут быть, да посмотреть, да помучиться! На тебе весь служилый люд держался. Тоже и Микита Сущев, первейшим другом Сильвестра был, а дворянин, оружейник, Нефедов и вовсе полгода толкался на усадьбе у Адашева. Да и мало ли кто у кого бывал и кто с кем виделся? А многие даже и детей крестить считали за счастье с ныне опальными государевыми вельможами. А если, бывало, бражничать кто-нибудь из них позовет, так после этого плевать на всех меньших людей хотелось! Господи, Господи, прости ты нас, грешных! Кто не любит под бочком у вельможи пригреться, да этою близостью повеличаться, да и выгоду из того извлечь?!