Валентин Костылев - Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (Часть 1)

Здесь уже бодрствовали монастырские кузнецы, черные, косматые. Неторопливо, с шутками и прибаутками, принялись они за работу. Крепко заковали ноги старца в кандалы.

— Проклятие вам! Слуги сатаны! Про-о-кля-а-а-тие!

Протопоп сказал что-то на ухо начальнику стражи, громадного роста пухлощекому монаху с секирой в руке. Тот кивнул головой. Стража на руках понесла отчаянно барахтавшегося старца.

Сквозь крохотное оконце пробиваются слабые лучи дневного света. Они падают на лицо царя Ивана и Марии Темрюковны. Только царская чета да конюший Данилка Чулков находятся здесь, где накануне совершилось замечательное событие: грузинские князья поставили здесь подаренного царице кабардинского коня. Вот он! Черные, прекрасные глаза царицы смотрят с восхищением на живой, подвижный стан, на беспокойно насторожившиеся глаза и уши коня, на его золотистую гриву и шелковую спину. Конь горячо дышит, не стоит спокойно на месте. Он готов вырваться из своего стойла, он никак не может примириться после горных просторов с этой полутемною каморкой конюшни.

Царица слышит — Иван Васильевич дотронулся до нее, тихо зовет ее обратно во дворец, но трудно ей оторвать взгляд от красавца-коня. Ей вспомнились цветущие зеленые долины, убеленные снегами гребни гор, над которыми царят небесные светила и орлы; вспомнились бесстрашные всадники, скачущие над бездонными пропастями, спеша с бранного поля к своим мирным аулам, где их ждут уют и ласка… Ей страстно захотелось и самой, вот теперь, сейчас, как встарь, скакать на коне, скакать навстречу ветру, навстречу солнцу, хочется забыть, что ты — царица, забыть дворец и придворный почет, который утомляет, связывает, обезличивает… Долой стражу, эту скучную молчаливую толпу телохранителей, которые мало чем отличаются от тюремщиков!.. Душа просит свободы, простора, того, чем пользуется самый последний горный пастух и что недоступно ей, царице, повелительнице!..

— Государыня, очнись!.. — засмеялся Иван Васильевич. — Твой конь… Охрана надежная…

— А коли мой он, государь, — сказала Мария Темрюковна, — так дозволь мне сесть на него и скакать по государеву двору.

— Может ли то быть? — вскинув брови, в удивлении пожал плечами царь. — Не зазорно ли царице на виду у холопов скакать на коне, подобно казаку либо татарину?

— Сгони пока с государева твоего двора всю челядь… Не обижай меня, дозволь!..

В ее глазах нежная грусть и мольба, и не мог никак государь сдержаться, чтобы вдруг не обнять ее и не облобызать… Потом, вспомнив, что они не одни, что поодаль стоит конюший, он зло поглядел в его сторону, громко крикнув на него: «Пошел, боров! Кликни Федьку Басманова. Чтоб бежал сюда!»

Конюший исчез.

Царские аргамачьи конюшни, где стояли государева седла аргамаки, жеребцы и мерины, находились у Боровицких кремлевских ворот. Здесь же была и «санниковая конюшня», в которой помещались санники, каретные и колымажные возники [85] Упряжные лошади. .

В летнюю пору большую часть коней отводили в Остожье, на государев Остоженный двор; там и гоняли их на богатые травою москворецкие луга под Новодевичьим монастырем, а теперь кони стояли в кремлевских конюшнях.

Иван Васильевич молча любовался своею супругой, ее возбужденным лицом с раскрасневшимися щеками, горящими восхищенно глазами.

— Ты что, батюшка государь, так на меня смотришь?

— Смелая ты!.. Услада моя… Не приключилось бы беды?

— Полно, государь… С малых лет на конях. Не боюсь коня… ничего не боюсь!.. — Она с задорной усмешкой посмотрела на царя.

Ивану Васильевичу очень нравился неправильный выговор плохо знавшей русский язык царицы Марии. К ней это очень шло.

Вернулся Данилка Чулков с Федором Басмановым.

— Федька! Возьми стрельцов, разгони дворню с государева двора да пошли татар, чтоб коня сего отвели во двор, — приказал царь.

Высокий красивый юноша, Федор Басманов, низко поклонился сначала Ивану Васильевичу, а затем царице и быстро скрылся в дверях конюшни.

— Вот какие у меня молодчики! — тихо сказал царь, кивнув вслед Басманову.

Боярин Фуников и князь Репнин, выйдя из храма Успения и увидев двух дьяков, которые, сгорбившись и растопырив руки, прильнули лицом к ограде государева двора, остановились.

— Пойдем заглянем и мы, — прошептал Фуников.

— Противно!.. Бок о бок с худородными, — недовольно пробурчал Репнин.

— Апосля отплюнемся… — дернул его за рукав Фуников.

— Ну да ладно, — махнул рукой Репнин. — Все одно уж опозорены.

Как и те два дьяка, прильнули и они к ограде и стали вглядываться в щель между досок.

Они увидели то, что и во сне им никогда не могло присниться, а если бы и приснилось, то они с испуга начали бы так кричать, что всех бы домашних своих уродами сделали.

А тут и кричать-то нельзя, потому что совсем недалеко у забора стоял сам государь.

— С нами крестная сила! — прошептали оба.

Прямо на них бешено неслась лошадь, а на ней верхом сидела царица. Волосы ее развевались по ветру, глаза сверкали, она громко гикала, размахивая кнутом. На самой короткий, подбитый мехом кафтанец, какой-то рудо-желтый чешуйчатый кушак шамохейский, чоботы турские, тоже желтые, бусурманские, и шальвары стеганые бусурманские… Срам!

— Гляди! — зашелестел в ухе Репнина шепот боярина Фуникова. — Ведьма! Настоящая ведьма!

— Бусурманка проклятая, испугала как! — тяжело отдуваясь, проворчал Репнин.

— Гляди, князь… Сам-то осклабился, ровно бес…

— Он и есть бес!.. В преисподней бы им обоим…

— Ой, какой грех! Баба в татарских портках… Петрович, успокой… сердце холодеет.

— Челяднину надобно поведать. Пущай смутит церковную братию.

— Гляди, Михаил Петрович, лошадь совсем загнала… Едва дышит конь…

— Баба кого хошь загонит, особливо такая… Та была хороша, а эта еще лучше!

— Остановилась… Конь весь в мыле… Царь снимает ее… Тьфу ты пропасть! Господи Боже мой! Грех-то какой… в портках…

— Бес не ест, не пьет, а пакости делает… У нас ему простора много…

— Снял. Держит ее на руках… Силища-то какая! Оба смеются… Она, будто не супруга, а девка блудная, сама виснет на нем… Господи, до чего дожили!

— М-да, царек… бодучий!.. Куды тут. Што и говорить: рогом — козел, а родом — осел. Не то еще увидим…

— Ах ты, мать твою!.. Согрешишь, ей-Богу!.. Стерва!.. Гляди, и лошадь в морду лобызает… Сперва царя, потом лошадь… Што ж это такое!

Репнин зло рассмеялся:

— Так ему, глупцу, и надо… Одна честь с жеребцом!.. Правильно!

Вдруг позади раздался грубый голос:

— Эй вы, други! Негоже так-то!.. Отойди от ограды!..

Оглянулись — Малюта! «Штоб тебя пиявка ужалила!»

Сидя на коне, Малюта низко поклонился боярам.

— Не узнал… Винюсь! — сказал он с особою, пугавшей всех почтительностью.