Ион Деген - Рассказы и стихи [публикации 2013 – 2017 годов]

Приятелей огорчил, даже обидел мой отказ. Для оправдания мне пришлось рассказать им историю одного заключения. Заключения медицинского.

В Израиле для получения диплома специалиста сразу после репатриации мне предстояло подтвердить, что я действительно врач, а не проходимец, не обладатель купленного диплома об окончании медицинского института. Именно такие слухи в ту пору распространялись в Израиле о врачах, приехавших из Советского Союза. Вероятно, это кому-то понадобилось. Беда только в том, что иногда слухи были не без основания. К счастью, только в редчайших случаях.

Для подтверждения следовало после пяти месяцев изучения иврита в ульпане три месяца проработать в больнице. В первые же дни шестого месяца пребывания в Израиле я начал безуспешно преследовать убегающую от меня чиновницу по трудоустройству, не догадываясь о причине её убегания. В ту пору о половом насилии, кажется, ещё не говорили. Во всяком случае, я ещё не слышал о такой мощной сексуальной активности наших мужчин. Наконец, преследование увенчалось успехом. С колоссальным трудом мне удалось уговорить симпатичную чиновницу побеседовать со мной. Явно смущаясь, она осведомилась, согласен ли я работать в больнице не рядом с центром абсорбции, в котором мы жили, а в другом городе. Разумеется, я немедленно согласился.

- Ну, в таком случае, слава Богу! Поезжайте в Кфар-Саву к профессору Комфорти.

- Комфорти израильтянин? – Удивился я. Толстый том «Оперативной ортопедии» профессора Комфорти в Киеве был моей настольной книгой. Первая встреча с профессором Комфорти оказалась более чем сердечной.

- Деген, у меня не было представления о том, что вы еврей! Я очень внимательно следил за вашими публикациями. Знаете, мы пересеклись с вами в методике лечения болезни Пертеса.

Три месяца работы в отделении профессора Комфорти оказались для меня компенсацией, наградой за все беды, неудачи и унижения в течение двадцати шести лет врачебной деятельности. Пир в мою честь, устроенный врачами отделения после завершения трёх месяцев работы, в моей памяти остаётся одним из самых ярких праздников. В официальном документе, выданном мне Комфорти, кроме уверения в том, что я могу возглавить ортопедическое отделение в любой больнице Израиля, была фраза «Деген не раз выступал против мнения отделения и доказывал свою правоту». Поздравить меня пришли мои друзья-однокурсники, работавшие врачами в Израиле три и более года. Они не поверили, что в официальном документе может быть такая фраза. Зная твой характер, – сказали они, – мы ведь предупредили тебя, чтобы ты не открывал рта даже в случае, если заведующий отделением чёрное назовёт белым. Заведующему отделением в Израиле не возражают, если не желают быть вышибленным. А уж написать такую фразу! В Израиле подобного не напишут даже родному брату, уверяли они. Пришлось показать. Этот документ я храню и сейчас, как память о выдающемся враче и дорогом человеке – профессоре Комфорти.

Но был на банкете ещё один момент, ради описания которого пришлось упомянуть всё, изложенное выше. Комфорти вдруг обратился к врачам и спросил:

- Рассказать ему?

- Можно, ответили врачи. – Он поймёт.

- Почему ты должен был приехать ко мне в Кфар-Саву из пригорода Иерусалима и три месяца жить вдали от жены, от дома? Почему, не имея ни гроша, следовательно, лишённый возможности пользоваться автобусом, ты должен был пешком ежедневно вышагивать по пять километров в оба конца, так как больница к тому же не представила тебе жилища? А ведь причина хоть и подлая, недостойная настоящего врача, но, к сожалению, простая. Чиновница по трудоустройству обратилась к нашему коллеге, заведующему ортопедическим отделением больницы… (Комфорти назвал больницу и фамилию профессора), и сказала, что новый репатриант должен пройти банальную процедуру для получения диплома специалиста. «Пусть приходит» – Ответил профессор. «Запиши фамилию врача – сказала чиновница. Деген». «Деген? Из Киева? Он в Израиле? У меня нет места».

Прошло несколько лет. В Иерусалиме под квартирой замечательного врача-терапевта, моей однокурсницы, произошёл взрыв. С тяжёлой травмой она поступила именно в то ортопедическое отделение, в котором для меня не оказалось места. С женой, услышав о взрыве, мы немедленно поехали навестить однокурсницу. Один из переломов оказался обработанным ниже критики. Причём, перелом, при котором отломки кости легко и просто сопоставляются даже начинающим ортопедом. Но оказалось, что отломки сопоставлял не начинающий ортопед, а сам заведующий отделением. Так он продемонстрировал своё особое отношение к популярной в городе коллеге, к тому же ещё – к врачу, обладающей третьей степенью. Меня действительно нельзя обвинить в особой деликатности. Реакция моя была соответствующей. Это же только в присутствии врачей. Единственным не врачом была моя жена. Я тут же предложил свои услуги. Второй профессор улыбнулся и сказал, что читал мою статью о новом способе сопоставления отломков при таком переломе. Но сейчас он сам исправит. Исправил. Прощаясь со мной, прошептал: «Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему бос не нашёл для тебя места в нашем отделении?».

Да, второй профессор, безусловно, был профессором. А заведующий отделением? Странный вопрос! Заведующим отделением не может быть не профессором. Так почему же отделением не заведует второй профессор, а профессор, приехавший из Америки? Впрочем, в ту пору я уже кое-что слышал о сомнительных назначениях.

Прошло ещё несколько лет. Ко мне на костылях пришла женщина пятидесяти восьми лет с просьбой дать ей врачебное заключение, фактически – юридический документ, необходимый для подачи требования профессору-ортопеду о компенсации по поводу произведенной им операции, ставшей причиной тяжёлой инвалидности. Разумеется, это не из его кармана. У профессора есть страховка, которая оплатит причинённый им вред.

Тут уже начинается фантасмагория. Оказалось, что женщина работала старшей операционной сестрой в том самом ортопедическом отделении, в котором для меня не нашлось места. Оказалось, что её оперировал тот самый профессор, заведующий отделением. До этого момента ничего необычного. Но, когда я услышал, что пятидесятивосьмилетней женщине сделана операция Чиари, у меня в ушах почернело. Максимальный возраст ребёнка (РЕБЁНКА!), которому можно сделать операцию Чиари, восемь лет. Понимаете? Восемь, а не пятьдесят восемь! Я осторожно спросил:

- Но вы ведь опытная операционная сестра. Неужели вам не было известно, что вы несколько старше восьми лет?

- Знала. И спросила боса. Но он уверил меня в том, что небольшая модификация позволит получить положительный эффект и в моём возрасте.