Александр Андреев - Есенин

Анна, подождав немного, обернулась как бы невзначай. Человек шёл.

— Неужели правда, Сергей?

На Валовой, дождавшись трамвая, они вошли в один вагон, в другой проворно вскочил человек в длинном плаще и чёрной шляпе, с небольшой бородой, в тёмных очках на увесистом носу.

Есенин не ошибался: за ним велось наблюдение. Он получил кличку Набор, каждый его шаг заносился филёрами в особый отчётный листок.

«3 ноября 1913 г. от 9 часов утра до 2 часов дня выходил несколько раз из дома в колониальную и мясную лавку Крылова в упомянутом доме, где занимается его отец; в 2 часа 25 минут дня вышли вместе с отцом из лавки, пошли домой на квартиру. В 3 часа 20 минут дня вышел из дому «Набор», имея при себе свёрток вершков 7 длины, квадр. 4 верш., по-видимому, посылка, завёрнутый в холстину и перевязанный бечевой. На Серпуховской улице сел в трамвай, на Серпуховской площади пересел. Доехав до Красносельской улицы, слез, пошёл в дом № 13 по Краснопрудному переулку, во двор во вторые ворота от фонаря домового № 13, где пробыл 1 час 30 мин. Вышел без упомянутого свёртка. На Красносельской улице сел в трамвай, на Серпуховской площади слез и вернулся домой. Более выхода до 10 часов вечера замечено не было...»

«5 ноября 1913 г. В течение дня выхода и прихода на занятие и также и из занятия с типографии Сытина замечено не было. В 9 часов 45 минут вечера вышел из дому с неизвестной барынькой, дойдя до Валовой улицы, постоял минут 5. Расстались. «Набор» вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай, на Смоленском бульваре слезла, пошла в дом Гиппиус с дворцового подъезда, пошла в среднюю парадную красного флигеля № 20 с Тёплого переулка, во дворе флигеля, правая сторона, квартира в среднем парадном, внизу налево, где и оставлена; кличка будет ей: «Доска».

Есенин сидел в дребезжащем трамвае рядом с Анной, смотрел в окно в каплях дождя, молчал, грустно раздумывая. Начавшаяся слежка не может кончиться безрезультатно, она должна к чему-то привести, и, уж конечно, не к весёлому... Не по тому руслу, кажется, потекла доля. А течение, как известно, прокладывает русло себе само, не подчиняясь людским желаниям... Разосланные по редакциям стихи вернулись обратно. Ни одно стихотворение нигде не задержалось, никого не тронуло, а может быть, даже и не было прочитано. Осталась последняя надежда: Владимир Алексеевич Попов велел отобрать и привезти несколько вещей. И Есенин вёз заново переписанные строчки — а вдруг подойдёт что-либо, а вдруг напечатают... Он ощупывал тетрадь, запрятанную во внутренний карман пиджака. У него уже придуман псевдоним, броский, запоминающийся своей необычностью: «Аристон». Это не Есенин какой-то — сразу видно, что русский, мужицкий, рязанский... А тут — Аристон! Как звучит! Поди-ка разберись, что это такое? Он представлял себе, как двое молодых людей — студенты или курсистки — встретившись, спросят друг друга: «Ну, как ты находишь последние стихи Аристона?» — «Это изумительно! Свежие и оригинальные стихи. Новое слово в поэзии...»

Есенин, сощурившись, улыбался, слушая беседу воображаемых своих читателей... А если стихи не увидят света? Не будет никакого Аристона, не состоятся столь лестные беседы молодых людей — ни студентов, ни курсисток. Мрак.

Анна легонько тронула его локоть:

— О чём задумался? Преследователь тревожит? Вон он в газету уткнулся — читает или просто прикрывает свою рожу...

— Чёрт с ним, — сказал Есенин сердито. — Я о нём уже забыл. Вот скотина!.. — Он как-то болезненно вздохнул, откинув голову на спичку скамейки. — Надо в Петербург подаваться, Анна. Здесь, в этой провинциальной и разжиревшей Москве, ничего не добьёшься. Вся литературная жизнь сосредоточена там. Здесь — заводь, подернутая зелёной ряской. Слава начинается оттуда...

— Поезжай, попробуй, — отозвалась Анна отчуждённым голосом, как бы издалека. — С чем ты поедешь? Ни денег у тебя, ни опубликованных стихов нет. Рукописные стихи не убеждают так, как напечатанные. Это психологический закон. Если собрался завоевать Петербург, то начинай с накопленным духовным капиталом. Столица не принимает нищих... Вставай, нам выходить.

В другом вагоне человек в тёмных очках немедленно сложил газету и тоже приблизился к выходу и, когда трамвай остановился, ловко выпрыгнул на тротуар, ни на секунду не отрывая взгляда от своих поднадзорных.

— Идёт, сволочь! — проворчал Есенин. — Я его сейчас проучу.

— Что ты собираешься делать? — Анна встревожилась, знала его вспыльчивость. — Выбрось это из головы!

Они вошли в темноватый подъезд, Анна, достав из сумочки ключи, подступила к двери в квартиру. А Есенин прижался спиной к стене, замер в полутьме, поджидая. Сердце его колотилось, казалось, ударяясь не в рёбра, а в стену.

Рядом послышались суетливые шаги торопящегося человека. Вот он вышел на площадку и остолбенел, увидев Анну одну.

В это самое время Есенин, стремительно подскочив к нему, сорвал с носа очки и заодно бороду, крикнул:

— Следишь, гадина! Мерзавец, бездельник.

Человек отшатнулся, инстинктивно закрыв лицо руками.

— Что вы, что вы?.. — испуганно залепетал он, пятясь назад. — Вы с ума сошли!.. Что за подозрение? Чего вам от меня надобно? Да как вы смеете!..

— Это ты как смеешь! — кричал Есенин. — Полицейская собака! Вон отсюда! Скотина!.. — Он наскакивал на ошарашенного филёра, казалось, сейчас вцепится ему в горло, брякнул о каменный пол очки, бороду, растоптал. — Вон отсюда!

Анна, подбежав к нему, оттащила:

— Сергей, опомнись! Оставь его. Что ты делаешь?..

Человек в чёрной шляпе мгновенно исчез.

Есенин стоял, тяжело дыша и морщась, как от боли, лицо было бледно, глаза прижмурены. Он выглядел в этот момент таким незащищённым и несчастным, что у Анны выступили слёзы от жалости к нему, от сострадания. Она обняла его голову. Он сказал, отстраняясь:

— Ничего, всё проходит, и это пройдёт...

В квартире они встретили, кроме своих, Попова и Воскресенского. Анна пригласила корректора нарочно — поддержать Есенина.

— Опять что-нибудь новенькое появилось на вашем горизонте, Сергей Александрович? — спросил Воскресенский, как всегда, в шутливой форме. — И, судя по вашему виду, не солнышко радостное.

— Да, весёлого не вижу. Полицейская слежка началась. — Есенин стиснул ладонями заломившие вдруг виски. — Нигде нет покоя...

Воскресенского ничуть это не удивило, даже настроило на беспечный лад.

— Теперь вы, милостивый государь, у полиции на счету, как профессиональный революционер. Гордитесь! И покоя вам не будет. Покой — удел мертвецов и мещан. Вам, Сергей Александрович, он противопоказан. И не терзайте себя, не отчаивайтесь. Дома проверьте, нет ли чего лишнего, чтобы не обнаружили при повторном визите...