Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

— Ну что, Николушка, какие вести из Вены, Варшавы, Берлина? Какие новые политические известия ты мне привёз? — набросился на брата с вопросами Фёдор Иванович, когда они из детской прошли в гостиную.

Элеонора рассмеялась:

— Я так и знала: сонливец пробудился, и теперь его не остановишь. А без вас, дорогой Николай, мой муж пребывал в настоящей апатии. И даже написать вам никак не соберётся. Для него, видите ли, каждый раз день оказывался слишком коротким. Вот погоди, словно говорил он мне всем своим поведением, когда станет в сутках не двадцать четыре часа, а более, тогда у меня на всё хватит времени. И вот стоило вам появиться, он преобразился.

И в самом деле, какими только вопросами не забросал Фёдор Иванович брата! И все — о делах политических, о настроениях умов в Вене и других столицах. Впрочем, проскальзывала и ирония: да какой прок от всех этих умов, кои теперь вершат международные дела в европейских столицах? Для себя лично каждый, без сомнения, извлекает выгоду, стремясь на публике проявить собственную персону с наивыгоднейшей стороны. Народам же и государствам от таких сотрясений воздуха никакого проку. Впрочем, Англия, та не только умеет болтать, но и обрести для себя пользу. Вот и он, Николай, вовлечён в какую-то комиссию по переговорам. Дай Бог, чтобы сия говорильня, по всей видимости запутанная и нудная, длилась бы подолее — можно будет здесь и в Вене видеться чаще.

Расспросам и разговору не было бы конца, если бы Элеонора не напомнила мужу, что в миссии его ждёт Потёмкин и неприлично опаздывать, тем более что милейший Иван Алексеевич вскоре покидает свой пост.

— Вот первая причина, по которой я хотела вас повидать, дорогой брат, — решилась Элеонора, когда муж вышел из дома. — Потёмкин назначен в Гаагу. Это одна из самых крупных неприятностей, какие только могли нас настигнуть. Что же будет теперь с Теодором, кто проявит заботу о таком безрассудном и не способном побеспокоиться о себе человеке, как мой супруг? А положение, в котором мы очутились, совершенно несносное.

В своих письмах к Николаю Элеонора уже успела рассказать о том, в каких стеснённых денежных обстоятельствах они оказались с тех пор, как поженились. Скромного жалованья Теодора явно недостаточно, чтобы вести дом. А расходы растут, поскольку стала расти семья. Соответственно растут долги.

— Вот отчего то подавленное состояние, в коем находится теперь Теодор, — произнесла Элеонора, — А вы лучше других знаете натуру собственного брата: если Теодор чем-либо задет или предубеждён, расстроен, он уже сам не свой. Его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или, напротив, хмурое молчание — всё искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что этим он производит неприятное впечатление и ещё больше вредит себе. Но, слава Богу, милейший Иван Алексеевич Потёмкин был по-отечески чуток к Теодору. Можно перебрать весь дипломатический корпус, но другого столь же безупречного джентльмена не найти.

Элеонора рассказала, что ей стало известно, с какой настойчивостью Потёмкин ходатайствовал перед министерством, дабы улучшить положение их семьи. В своём послании графу Нессельроде он писал, что не только искреннее участие в судьбе господина Тютчева побуждает его обратить внимание на сего дипломата, но также соображения о пользе его государственной службы. Со временем редкие дарования этого чиновника, убеждал он вице-канцлера, послужат на пользу державе. И лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований.

Коротко говоря, речь шла о прибавке жалованья. Но министерство молчало. Тогда любезный Иван Алексеевич направил графу Нессельроде ещё одно письмо с настойчивым напоминанием о судьбе своего подопечного чиновника.

«Если бы причины экономического характера оказались непреодолимым препятствием к повышению оклада, получаемого гг. Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, — писал посланник своему начальству, — но предоставилась возможность осуществить это повышение, хотя бы для Тютчева, посредством сокращения жалованья, причитающегося мне по занимаемой должности, я был бы чрезвычайно счастлив. Скромность его содержания совершенно не соответствует расходам, к которым его вынуждает положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по должности, но и в силу личных его достоинств.

Подобная милость помогла бы ему выбраться из состояния постоянной нужды, на которую его неизбежно обрекает недостаточность средств; кроме того, она была бы для него и лестным поощрением в карьере, к которой, как я уже почёл своим долгом заметить вашему превосходительству, у него есть способности; тем не менее за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от министерства».

— На место Потёмкина будет прислан теперь князь Гагарин. — Голос Элеоноры совсем сник. — Однако, говорят, его обхождение сухое и холодное. Что же ожидать в сём случае Теодору, коли и ходатайство такого заботливого начальника, как господин Потёмкин, осталось без ответа?

Жена брата не скрывала отчаяния. Так каков же выход, что можно было предпринять?

Николай внимал сетованиям невестки с искренним состраданием. В самом деле, она очень любила Фёдора и, беспокоясь за их более чем скромное существование, волновалась за его состояние.

— Милый Николай, у Теодора какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и угрожающе, — решилась она произнести. — Когда я об этом думаю, когда это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе. Не думаете ли вы, что надо посоветоваться с врачом? Боюсь, что это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе. Это — что пугает меня больше всего — то, что сам он называет навязчивой идеей. Простите меня, мой друг, но не может ли подобная депрессия оказаться наследственной?

— Вы имеете в виду нашу маменьку? — Николай догадался, о чём хотела сказать Элеонора. — С ней такое бывало. Хандра нередко доводила её до лихорадки и беспричинных слёз. Однако состояние Фёдора, как вы сами объяснили, имеет не кажущиеся, а очень даже явные причины. Так что о наследственности, полагаю, говорить не стоит. А вот ваши слова о маменьке... Я, милая Нелли, в том смысле, что вам следовало бы обратиться к нашим с Фёдором родителям и откровенно объяснить им ваше положение. Кто же, как не маменька с папенькой, в состоянии оказать помощь своим детям?

Было видно, что именно этого совета и ждала бедная Элеонора, но сама не могла высказать сие соображение.