Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

А как же было её не потерять, когда он встретил натуру столь утончённую, поэтическую, столь воздушно-лёгкую и в то же время необыкновенно глубокую? Сердце его, казалось, давно и навсегда отданное другой, вдруг вновь исполнилось таким сильным чувством, которого он в себе даже не предполагал.

Те чудные несколько месяцев, что провела молодая вдова в Мюнхене, пролетели для неё и Тютчева как один короткий и волшебный сон.

Свидания их были большею частью мимолётны. Он и она опасались явной огласки, дабы не вызвать неодобрительных суждений и сплетен.

Теперь же, с её отъездом, более похожим на бегство, он понял, что никакие опасности пересудов и злонамеренных разговоров не смогут сравниться с несчастьем, которое обрушится на него, коли он её потеряет.

Вот почему, взяв отпуск на несколько дней, он сел в экипаж и направился в имение Карла Пфеффеля.

Тютчев познакомился с братом Эрнестины года четыре назад, когда тот ещё был студентом Мюнхенского университета. Они встречались и на лекциях, которые нередко посещал русский дипломат, на раутах у общих знакомых и даже на приёмах в королевском дворце.

Острый ум русского дипломата, его завидная образованность и умение вести интересные беседы настолько покорили молодого барона, что вскоре он стал одним из самых желанных гостей в тютчевском доме.

Карл и сам был начитан, интересовался политикой, и потому общение с Тютчевым было для него истинным пиром души, как было принято нередко высокопарно выражаться в те годы.

Когда же в Мюнхене появилась молодая баронесса фон Дернберг и оказалось, что она родная сестра Карла, дружба двоих мужчин как бы обрела ещё и новое свойство.

И со стороны отца, и со стороны матери Карл и Эрнестина принадлежали к одним из самых богатых и самых знатных семейств. Но нелишне сказать — к тому же высокообразованных. Так, двоюродный дядя их отца, Конрад Пфеффель, был талантливым баснописцем. А родственники матери, происходившие из эльзасского рода графов Тетгенборнов, глубоко впитали в себя традиции и веяния французской культуры.

Оба этих начала, германских и французских корней, с самого детства оказали на Карла, и особенно на его сестру, которая была старше его на год, самое благотворное влияние.

Отсюда, бесспорно, та утончённость и изящество ума и чувствительность сердца Эрнестины, которые так поразили и захватили всё существо Тютчева.

«Как могут в человеке одновременно сочетаться, казалось бы, самые различные чувства — то задумчивость и даже лёгкая грусть, а то безграничная распахнутость души, в то же время застенчиво-скрытая как бы внешней холодностью? — не раз задумывался Тютчев, открывая в Эрнестине доселе неизвестные ему грани женского сердца. — Нет, это не женщина, а скорее девушка с её переменчивыми настроениями. Она — как вечный апрель с его ливнями, переходящими вдруг в снегопад, за которым — внезапное прояснение. А если и лето, то — лёгкие облака, размываемые ветром. Июльского жаркого солнца тут как не бывало».

А ведь детство Эрнестины и Карла было не из лёгких. Они рано остались без матери. Её заменила им гувернантка-англичанка, относившаяся к детям черство и даже сурово. Так, по воскресеньям она запирала малышей в тёмной столовой, где они должны были играть, не докучая взрослым.

Эрнестина и её брат потом вспоминали: по мере того как темнота сгущалась, росли тени и заполняли углы комнаты, они, бедные дети, прижимались к окнам и во все глаза глядели, как на улицах зажигаются фонари, и с нетерпением ждали минуты своего избавления.

Вскоре мисс Элизабет Филиппе, их гувернантка, стала баронессой. Отец был старше своей второй жены более чем на тридцать лет. И уже изрядно пожилой Христиан Гюбер Пфеффель не только полностью оказался под каблуком своей властной жены, изменился его характер и отношение к детям. Он стал с ними не в меру холоден и серьёзен.

Нет, в детях не возникло ни злобы, ни даже самой малейшей обиды по отношению к отцу и мачехе, хотя они давно уже не видели ни любви, ни ласки. Натура их не озлобилась, не зачерствела, а, напротив, как бы обрела новые качества, необходимые каждому человеку в жизни, — самостоятельность и расчёт на собственные силы и предприимчивость. Коротко говоря, брат и сестра решили бежать из дома.

Однажды, когда отец и мачеха отлучились куда-то по своим делам, десятилетняя Эрнестина положила в корзинку бельё, немного провизии, и они с братом в сопровождении гувернёра отправились погулять.

Это было во Франкфурте. Гувернёр, человек рассеянный, не догадался, почему дети уговорили его пойти на окраину города и что они на самом деле затеяли. Они уже миновали городские ворота, когда в облаке пыли показалась коляска, в которой ехали мачеха и отец. Один лишь вид знакомого экипажа заставил подростков вернуться домой. Они спрятали корзину в каких-то кустах и воротились назад.

Всё, что за короткое время Тютчев узнал об Эрнестине Дернберг, припомнилось ему вдруг по дороге в Эглофсгейм.

В поместье, едва выпрыгнув из коляски, он бросился к Карлу и заключил его в объятия:

— Ради всего святого, где она? Быстрее ведите меня к ней!

Карл Пфеффель оглядел запылённую с дороги, вдруг почему-то обмякшую и ставшую жалкой фигуру своего друга и произнёс:

— Так, значит, вы ехали к ней!.. Вы впрямь любите Эрнестину, что, презрев все условности света, бросились на её поиски. И я не ошибся в вас: у вас благородное, чистое и преданное сердце. Однако...

— Её здесь нет! О, ужас! Так где же она? — И слёзы навернулись на глаза Фёдора Ивановича.

Они вошли в дом, но Тютчев не мог успокоиться. И тогда Карл показал ему письмо сестры из Парижа.

— Нести, моя сестра, скоро будет здесь. Только прошу вас не выдавать меня ей — и в этом и в предыдущих письмах она спрашивала о вас.

— О Боже! Выходит, и я ей не безразличен! — только и сумел произнести Тютчев и, опустившись на стул, обхватил голову руками, — Неужели я достоин этого счастья, неужели я скоро вновь увижу её?

— Непременно вы встретите Нести. И именно здесь, в этом доме. Я тотчас по её приезде дам вам знать, мой бедный друг.

Ах, как радостно и счастливо отозвалось бы сердце Элеоноры на эти призывные стихи мужа, если бы она была в состоянии их прочесть! Только за все полных десять лет их совместной жизни Нелли почти ни одного слова не выучила по-русски и, естественно, не была способна оценить то, чему подчас посвящал минуты своего уединения её муж.