Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

У Эрнестины не оставалось более никаких сомнений в истинной решимости мужа с прошлогодней осени, когда он возвратился домой из Ревеля через Гельсингфорс, Або, Стокгольм и Берлин.

Он явился в Мюнхен окрылённым, с зарядом невиданной доселе энергии.

— Министр Бенкендорф благословил меня на новое поприще. А это значит, мой проект одобрил сам император Николай. Теперь я должен доказать, на что способен. Это, может быть, мой единственный и, стало быть, последний шанс, — говорил он жене и её брату Карлу, которые горячо поддержали его.

Теперь Тютчев ступал на петербургскую землю с сознанием исполненного долга. Как оценит его деятельность Александр Христофорович и какими дальнейшими распоряжениями наделит? В одном нынче уже не может быть сомнений: далее его не оставят в этой дыре, в Мюнхене. Разве нет более важных мест, находясь на которых он мог бы теперь принести державе поистине неоценимую пользу?

А то, что ему удалось в Мюнхене, как он уже был наслышан, с большой благосклонностью было воспринято его высокопревосходительством и первейшим государственным министром Бенкендорфом. Да и как могло оказаться по-иному, если Тютчев с таким изяществом и с такою тем не менее силою парировал очередную выходку клеветников России!

Случилось же вот что. Аугсбургская «Всеобщая газета» опубликовала статью, которая, попав на глаза Тютчеву, не могла не вызвать его ответной реакции. Это было «Письмо немецкого путешественника с Чёрного моря». Сей путешественник утверждал, что в России военная служба часто является наказанием за такие проступки и преступления, за которые во Франции вообще лишили бы человека права носить мундир и исключили бы из армейских рядов. Отсюда ясно, утверждал автор, что у русских наказание легче, чем у французов, поскольку преступник отделывается тем, что на него надевают не одежду каторжника, ссылаемого на галеры, но «почётную одежду» солдата.

Кто-то из читателей мог расценить сию статью как забавный анекдот, свидетельствующий о язвительном уме её автора, и не более того. Но Тютчев усмотрел в ней то, что на самом деле было главным в намерениях автора. И этим главным было опорочить подвиг русского воинства в войне с Наполеоном и выставить в карикатурном, даже презренном виде солдата, принёсшего свободу европейским народам.

Тютчев туг же отправил в редакцию свой гневный ответ: «19 марта. В приложении к № 78 «Всеобщей газеты» от 18 марта я прочёл статью о русской армии на Кавказе. Наряду с прочими странностями там встречается место, смысл которого приблизительно таков: русского солдата зачастую можно приравнять к французскому каторжнику, сосланному на галеры. Вся остальная часть статьи по своему направлению, в сущности говоря, является лишь развитием этого положения. Разрешите ли вы русскому сделать по этому поводу два кратких замечания? Эти занятные вещи пишутся и печатаются в Германии в 1844 году. Ну что ж, люди, которых таким образом приравнивают к каторжникам, те же, что неполных тридцать лет тому назад проливали кровь на полях сражений своей отчизны, дабы достигнуть освобождения Германии; кровь каторжников, которая слилась с кровью ваших отцов и ваших братьев, смыла позор Германии и завоевала ей независимость и честь. Это моё первое замечание. Второе сводится к следующему: если вы встретите ветерана наполеоновской армии, напомните ему его славное прошлое и спросите, кто из противников, с которыми он воевал на полях Европы, был наиболее достоин уважения, кто после отдельных поражений держался гордо, — можно поставить десять против одного, что наполеоновский ветеран назовёт вам русского солдата. Пройдитесь по департаментам Франции, где вражеское вторжение 1814 года оставило свой след, и спросите жителей этих провинций, какой солдат из войск противника постоянно проявлял величайшую человечность, строжайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным, безоружным гражданам, — можно поставить сто против одного, что вам назовут русского солдата. Если же вы захотите узнать, кто был самым необузданным, самым хищным, — о, это уже не русский солдат. Вот те немногие замечания, которые я хотел сделать по поводу упомянутой статьи; я не требую, чтобы вы поделились ими с вашими читателями. Эти и многие другие, с ними связанные воззрения — вы знаете это столь же хорошо, как и я, — живут в Германии во всех сердцах, а потому им отнюдь не нужно места в газете. В наши дни, благодаря прессе, нет больше той нерушимой тайны, которую французы называют тайной комедии; во всех странах, где царит свобода печати, пришли к тому, что никто не смеет сказать про истинную причину данного положения то, что каждый об этом думает. Этим объясняется, почему я только шёпотом раскрываю вам загадки о настроении умов в Германии по отношению к русским. После веков раздробленности и долгих лет политической смерти немцы смогли получить свою национальную независимость только благодаря великодушному содействию России; сейчас они воображают, что смогут укрепить её с помощью неблагодарности. Ах, они заблуждаются. Они лишь доказывают этим, что и сейчас ещё чувствуют свою слабость».

В сотрудниках газеты, видимо, и впрямь проснулась совесть. Они напечатали письмо «одного русского», снабдив его к тому же извинениями по поводу высказываний своего автора.

Летом Тютчев отослал редактору «Всеобщей газеты» Густаву Кольбу своё второе письмо. Обращение в редакцию он объяснил тем приёмом, который оказала она его первому письму, и «разумными и умеренными комментариями», данными при его публикации. Однако, послав новую статью в Аусбург, Тютчев издал её отдельной брошюрой на французском языке в Мюнхене.

Нерв, который лишь обнаружил себя в первой статье, теперь стал основной, ведущей темой. Это — Россия и Германия. А если шире, то Россия и Запад. Да, то, что задевало сердце русского человека, — всё отразилось на страницах брошюры. И то, что текст вновь не был полностью подписан его фамилией, лишь подтверждало, что так думают многие русские.

«Моё письмо, — писал Тютчев, — не будет заключать в себе апологии России. Апология России... Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, который выше нас всех и который, мне кажется, выполнял её до сих пор вполне успешно. Истинный защитник России — это история ; ею в течение трёх столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу...»

«Что такое Россия? — развивал свою мысль Тютчев. — Каков смысл её существования, её исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?.. В течение целых столетий европейский Запад с полнейшим простодушием верил, что не было и не могло быть другой Европы, кроме его... Чтобы существовала другая Европа, Восточная Европа, законная сестра христианского Запада... чтобы существовал там целый мир, единый по своему началу, солидарный в своих частях, живущий своею собственною органическою самобытною жизнью, — этого допустить было невозможно... Долгое время это заблуждение было извинительно; в продолжение целых веков созидающая сила оставалась как бы схороненной среди хаоса; её действие было медленно, почти незаметно; густая завеса скрывала тихое созидание этого мира... Но, наконец, когда судьбы свершились, рука исполина сдёрнула эту завесу, и Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра Великого!»