Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Казалось, Некрасов рассеянно слушал, поскольку сидел, пощипывая бородку, затем живо встал и изрёк:

— Вот что я предлагаю: выпустить его сборник.

— О том же и моя мысль! — воскликнул Тургенев. — Но как это практически осуществить? Он ни в какую на это сам не пойдёт. Хоть на аркане тащи — упрётся.

— Упрётся, говоришь? А всё ж ты с ним ещё раз поговори. Вот что мне пришло на ум...

В феврале 1854 года читатели некрасовского журнала получили такое извещение: «Несколько лет тому назад редакция «Современника» имела случай заметить, что автор стихотворений, которые помещал Пушкин в своём «Современнике» под названием «Стихотворения, присланные из Германии», принадлежит несомненно к замечательнейшим русским поэтам, и изъявляла сожаление, что произведения его не собраны и не изданы в одной книге и оттого не пользуются известностью, которой вполне заслуживают. Теперь нам приятно уведомить читателей, что автор (Фёдор Иванович Тютчев) представил нам право напечатать все его стихотворения, как прежде напечатанные, так и новые, что мы и исполним в следующей книжке «Современника». Всех стихотворений г. Тютчева с лишком девяносто, из которых более половины появятся в первый раз в печати. Мы поместим их в начале III книжки «Современника» с отдельной нумерацией, заглавным листом и оглавлением, чтобы желающие могли переплести стихотворения Ф. Тютчева в отдельную книгу и отвесть им в своей библиотеке место рядом с замечательными русскими поэтами, на которое они имеют неоспоримое право по своему достоинству, признанному за ним ещё Пушкиным».

Как когда-то, проявив завидную настойчивость, Иван Сергеевич Гагарин овладел всё-таки тетрадкою тютчевских стихов, так и его тёзка Тургенев обзавёлся и сушковским списком, и теми вещами, которые автор с неохотою, но всё же уступил. Посему в приложении к мартовской книжке журнала появилось девяносто два стихотворения Тютчева, а в мае — ещё девятнадцать. Из них и образовался сборничек, который редакция советовала сброшюровать.

А в самом конце июня вышла и отдельная, уже по всем типографским правилам первая самостоятельная книга — «Стихотворения Ф. Тютчева».

Анна встретила отца на Невском и сразу не узнала его. Он был побрит, загорел и выглядел довольно свежим старичком, о чём дочь, не скрывая улыбки, сказала ему тут же, на улице.

— До чего же приятно встретить вас, папа, в таком элегантном виде! — Дочь расцеловала его прямо в толпе. — А совсем недавно, не скрою, вы были довольно неряшливы и неопрятны. Вероятно, на вас так счастливо подействовал выход в свет вашей книжки? Цесаревна и великая княгиня Елена Павловна, которая нередко приглашает вас к своему столу, просила передать вам поздравления. Они в восторге от ваших стихов.

— Лучше бы её высочество Елена Павловна была в восторге от моей персоны, а не от тех сочинений, к выходу которых в свет я, увы, не имею никакого отношения. Мне же давеча за обедом великая княгиня прямо сказала, что ежели я по-прежнему стану приходить к ней небритым, в сюртуке, обсыпанном перхотью, и с потёртыми до лоска локтями, она более не станет меня принимать. Так что ты, дочь моя, ошиблась. Причина перемены в моём внешнем виде, которая тебя восхитила, вовсе не в моих сочинениях. Она — исключительно в боязни, что перед неопрятным «старичком», как ты назвала меня при встрече, могут и впрямь захлопнуться двери лучших петербургских домов.

Портье отеля в Женеве был на редкость учтив.

— Как изволите вас у нас записать, месье?

— Тютчев. Месье Теодор Тютчев.

— А, простите, м-м?.. — Портье замялся, не решаясь, как обратиться к стоявшей рядом с пожилым господином его молодой спутнице — мадам или мадемуазель.

Но молодая особа сама решительно покончила с замешательством, не продлившимся и пару секунд:

— Мадам Элен Тютчев.

Поднявшись на второй этаж, Леля, так же энергично, как говорила внизу с портье, быстро обошла все три предоставленные им комнаты и осталась ими довольна. Затем, кликнув свою горничную, приказала расшнуровать досаждавший ей корсет и велела той удалиться.

— Ты заметил, как портье критически посмотрел на меня, сразу, должно быть, определив, что я — в интересном положении? — вдруг взорвалась она, всё ещё продолжая ходить по гостиной. — Или он, задавая свой бестактный вопрос, заподозрил меня в том, что я вовсе не твоя жена?

«Ну вот, начинается! — сказал себе Фёдор Иванович, погружаясь в глубокое мягкое кресло и вытягивая ногу, вдруг отозвавшуюся острою болью от самого бедра к колену и ниже — к ступне. — Дорога совершенно меня утомила. Неужели первейшее чувство, которое охватывает её после продолжительного путешествия, это ещё больше взвинтить самое себя да и меня в придачу? И что ей только могло прийти в голову! Вон какая туча набежала на её чело».

Лелино лицо, которому более всего шло выражение заразительного веселья, но которое тем не менее обладало удивительным свойством мгновенно преображаться, и впрямь изменилось, словно на него легла чёрная тень.

— А тебе не пришло в голову, что того фата внизу, как ты назвала служителя гостиницы, привела в некоторое недоумение твоя ослепительная молодость? Молодая жена — это, конечно, делает мне честь. Ну а вдруг ты — моя дочь? — как можно спокойнее произнёс Тютчев и с удовлетворением отметил, что тучи мгновенно рассеялись.

— Выходит, у него не было никакой задней мысли — и по поводу наших с тобою отношений, и по поводу моей второй беременности?

Словно большая изящная птица, она подлетела к нему и села на подлокотник кресла, обняв его острые костистые плечи.

— Ох ты мой милый Боженька! Конечно же ты прав. Это я, только я всегда выдумываю всяческие страхи, — быстро произнесла она, прерывая свои слова поцелуями. — А всё оттого, что так грубо, так бесцеремонно они когда-то ворвались в нашу с тобою жизнь и попробовали мне бросить в лицо: «Ты — порочная, ты — незаконная!»

— Полно, полно тебе, Лелинька, бередить старое! У нас с тобою дочь Елена, которой — страшно подумать! — уже девять лет. А вскоре ты подаришь мне ещё одного прелестного ангелочка. Так чего же, право, о том, что когда-то омрачило твоё милое существо? Тем более мы теперь за границею и вдвоём. Здесь не Петербург, не Москва. Хотя мы уже и там давно перестали кого бы то ни было опасаться. А здесь-то и вовсе никто не может помешать нашему полнейшему счастью. Даже тот твой портье с нафабренными усами.

Словно луч солнца пробился сквозь серую пелену — так молниеносно Леля озарилась яркой улыбкой.

— Прочь, прочь все мрачные мысли! Сейчас пообедаем, и ты станешь показывать мне Женеву. Ты ведь не забыл, мой Боженька, что я первый раз за границей?