Валерий Есенков - Совесть. Гоголь

— Не думайте обо мне дурного и защищайте перед своими друзьями, прошу вас: я их мнением дорожу.

Арнольди [49] Арнольди — см. примеч. № 44. , явившись к сестре, объявил, что едет в театр, что в театре дают «Ревизора», что впервые Хлестакова станет играть Шумский. Александра Осиповна, ужасно капризная в этот приезд, отговорилась болезнью, а он загорелся, отправился с Арнольди, искусно пряча лицо от докучных зевак, неприметно проскользнул в будуар, почти не взглянул на полный театр и весь устремился на сцену.

Шумский [50] Шумский (настоящая фамилия — Чесноков) Сергей Васильевич (1820 — 1878) — актёр, ученик М. С. Щепкина, с 1841 г. играл в Матом театре, затем в Одессе, с 1850 г. снова в Матом театре; роли: Хлестаков («Ревизор» Гоголя), Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), Кречинский («Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина) и др. был, точно, хорош и много лучше всех прочих актёров, которых доводилось видеть ему, передавал эту трудную роль. Наконец актёры довели пьесу до сцены, в которой Иван Александрович в самозабвении завирается перед огорошенными чиновниками, и Шумский, взяв неверный тон, вдруг сник и померк, передавая монолог слишком вяло, тихо, с неуместными к обстоятельствам остановками, тогда как автор представил в этот момент человека, который плетёт небылицы с истинным увлечением, с жаром, который не соображает и сам, каким это образом слова вылетают у него изо рта, который в ту минуту, как лжёт безоглядно, сам не знает, что лжёт, а просто повествует о том, что постоянно грезится ему в каком-то очаровательном сне, чего желал бы тотчас достигнуть без труда и хлопот, и повествует так, точно эти завиральные грёзы уже воплотились в действительность.

Не столько впав в возмущение, сколько страдая всей душой за неловкость, допущенную даровитым актёром, он всё громче шептал:

— Это живчик, он должен всё делать живо, скоро, не рассуждая, почти бессознательно, ни одной минуты не думая, что из этого выйдет, как это кончится и как его действия и слова приняты будут другими.

Многие в креслах начали его примечать, и лорнеты с живостью стали обращаться на него. Такое внимание публики ему было слишком досадно, могли бы последовать вызовы, только этого недоставало ему, и он выскользнул из ложи так ловко, что не приметил никто, одна лёгкая тень пронеслась коридором в фойе.

Однако весть о его посещении уже прокричалась в Москве. Он не подумал об этой способности старой столицы, когда пустился в театр, и надо было приготовляться к вопросам о том, как и что он нашёл и отчего убежал и непременно ещё что-нибудь, обыкновенная московская пошлость, и тотчас споткнулся на половине страницы разбежавшийся труд. Он то садился за стол и перебирал без мысли и толку раскиданные в беспорядке клочки, на которые вписывались слова и даже целые фразы для новых поправок, прежде чем внести эти поправки в тетрадь, то перечитывал любимейшие места из Евангелия, искал и находил неувядаемую мудрость веков, надеясь на то, что от этой мудрости его мысль загорится и он подвинется бодро вперёд, однако и это вернейшее средство помогаю плохо, всё, что ни открывал он, оказывалось слишком знакомо, а жаждущий ум просил новизны, и он перелистывал священную книгу в сердцах, сам на себя за это сердясь.

епкин [51] Щепкин Михаил Семёнович (1788 — 1863) — актёр, родился в семье крепостного, в 1821 г. был выкуплен на средства, собранные по подписке, в 1822 г. дебютировал на московской сцене, с 1823 г. в труппе Малого театра; основоположник реалистической школы в русском актёрском искусстве, друг Герцена, Гоголя, Белинского; роли: городничий («Ревизор» Гоголя), Фамусов («Горе от ума» Грибоедова), Мошкин («Холостяк» Тургенева), Кузовкин («Нахлебник» Тургенева) и др. вкатился на своих коротковатых ногах, смеясь и покрикивая. Смех Щепкина был такой искренний, такой заразительный, здоровый и свежий, что он, веселея невольно, тоже искренно улыбаясь, легко поднялся навстречу и обнял, одному Щепкину прощая вторжение в неурочное время, в неназначенный час.

Михайло Семёнович, в свою очередь, широко и крепко обнял его, прижимаясь к сухой возбуждённой щеке своей зыбкой прохладной щекой, и трижды сочно расцеловал своим тонким дружеским ртом, ловко заглядывая через плечо, надеясь, должно быть, что этой хохлацкой хитрости он не приметит, однако неподдельность этих тёплых объятий и поцелуев в один миг размягчила его, он никак не мог рассердиться, а Щепкин, выпустив его наконец, встряхнув огромной своей головой, мягким, весёлым, по-актёрски чрезвычайно отчётливым голосом громко спросил, что он делает тут, но не выдержал тона невинности и тотчас спросил напрямик:

— К чему эти книги читать? Пора бы вам знать, что значится в них, да и баста!

На Щепкине был весь в жирных пятнах просторный сюртук, волной облегавший отвислый живот, плешивый лоб казался огромным и мудрым, светло-русые волосы опускались с затылка на самую шею и крупно вились на концах, в серых с поволокой глазах светились живость и ум.

Залюбовавшись невольно, ставший беспечным от радости видеть друга, он ответил открыто и громко:

— Знаю очень хорошо, давно знаю, да вот обращаюсь к ним вновь, душа моя нуждается в сильных толчках.

Щепкин придвинулся, поталкивая огромным своим животом, энергично взмахивая пухлой рукой, с живостью действуя выразительными губами:

— Это всё верно, я же не спорю, однако для души мыслящей может служить толчком всё, что ни рассеяно по природе: и цветок, и пылинка, и небо, и вся наша земля.

Он нахмурился, не в силах ни согласиться, ни возразить:

— Природа гласит нам о жизни земной, Евангелие учит готовиться к смерти.

Щепкин только руками развёл:

— Помилуй, что ж готовиться к ней, все помрём, один поранее, другой попоздней, всех позже подлецы, негодяи и жулики, притом, заметь себе, последними те, кто при деньгах и в чинах.

Он вздрогнул и серьёзно сказал:

— Стало быть, нам с вами давно уж пора.

Щепкин загоготал широко, но что-то печальное вдруг пролегло на дне глаз:

— Э, не эта мысль убивает меня, меня убивает бездействие. Я в театре сделался ходячей машиной. На сцене я вечный дядя. Я позабыл, что такое настоящая комедийная роль. Слава Богу, возобновили на днях «Ревизора». Недаром горячился покойный Виссарион, что одна эта комедия могла бы обогатить любую европейскую сцену. Светлый был человек, понимал преотлично подобные вещи. Вот оживу, разгуляюсь ужо. Только Шумскому ты растолкуй...

Он перебил, не желая никого поучать:

— И напрасно.

Щепкин огорчённо боднул головой, щёки стали пунцовыми от сильно прихлынувшей крови, в голосе засквозила мольба: