Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

После смерти матери и краха отцовского дела она стала жить с дядей в городе Снеек, где какое-то время училась на курсах воспитательниц детского сада, пока преподаватель не попытался соблазнить её за котельной. Из Снеека она переехала в Амстердам, где поселилась у друга отца. Она частенько читала по ночам, а по утрам гуляла вдоль каналов.

В семнадцать лет она познакомилась с голландцем, военным, приехавшим в отпуск из Восточной Индии. Его звали Рудольфом Мак-Леодом, и она описывала его как сурового мужчину с лысой головой и обвислыми усами. Во время первой встречи они беседовали о тропиках. Во время второй — говорили о женитьбе.

Церемония была простой, едва ли с дюжиной гостей, ждущих на ступеньках городской ратуши. Они провели медовый месяц в Висбадене, и девять месяцев спустя, родился ребёнок, сын. Она надеялась назвать сына Яном, но муж настоял на том, чтобы ему дали имя Норман в честь его дяди, отставного генерала.

Четыре месяца спустя после рождения сына Мак-Леод получил приказ вернуться на Яву. Они отплыли из Амстердама первого мая. Погода оставалась переменчивой до тех пор, пока не пересекли Северную Атлантику... Было что-то похожее на сновидение в её описаниях Явы, чувство замедленного времени и наконец полной его остановки...

Когда она рассказывала о тех первых иллюзорных месяцах, она почему-то всегда пристально смотрела на предметы в комнате Грея: бутылку бренди, стоящую на подоконнике, зажжённую сигарету, мягко колышущиеся занавеси. Затем, прервавшись на полуслове, тянулась к стакану на столе.

— Ты веришь в привидения, Ники?

Он пожал плечами, глядя ей в глаза:

— Я сомневаюсь, что когда-либо достаточно размышлял об этом.

— А вот Ява полна призраков, и я верю, что они обладают способностью влиять на людей...

Сначала она и Мак-Леод жили в бунгало в пригороде Амбаравы, к югу от Семаранга на северном побережье Явы. Это было убогое строение с тёмными дверными проёмами и тусклым светом. Ветерок, пробирающийся сквозь бамбук, звучал для неё словно песня, а птицы кричали, как неугомонные дети.

Однажды вечером Мак-Леод обвинил Маргарету во флирте с торговцем кофе и, привязав её к спинке кровати, отстегал хлыстом для верховой езды. Она сказала, что никогда не забудет тени на стене и выражения его лица.

Их второй ребёнок — дочь — родился в мае. Мак-Леод назвал её Жанной-Луизой в честь тёти, которая всегда ненавидела Маргарету. Несколько месяцев спустя они опять переехали, на этот раз в Маланг. Но оказалось, что и здесь холмы заполнены неуспокоенными духами.

Чтобы ухаживать за детьми, они наняли служанку, необычайно высокую девушку из южной деревни возле болота. Однажды вечером девушку поймали с украденной свиньёй, и Мак-Леод нанёс ей пятьдесят ударов, пользуясь своим ремнём, словно плетью. Менее чем через неделю они с Маргаретой вернулись с коктейля и обнаружили, что дверь их дома приоткрыта, а ставни неистово раскачивает ветер. Запах керосина и рвоты, затем страшное видение: её дети на полу в детской.

Есть птица, сказала она Грею, которая, по общему мнению, поёт всегда, когда ребёнок должен умереть. Она никогда не слышала этой птицы. Врач нашёл Маргарету в саду и сказал, что ему удалось промыть внутренности и её дочь в безопасности. Ей не надо было спрашивать о сыне, потому что всё читалось в глазах доктора и в том, как он крутил цепочку от часов...

Близился рассвет. Она лежала на кровати, прикрыв рукой глаза. Слабый свет отражался от крыш, а печные трубы чернели на фоне неба.

— У меня была чума, — сказала она.

— Чума?

— Тиф. После того как мой сын умер, я заболела тифом. Меня отправили на кофейную плантацию набираться сил. Там было красиво, но и очень одиноко. Однажды ночью я долго гуляла. Тёмная дорога и очень густые джунгли вокруг. Но почему-то я знала, что я должна идти этой дорогой — красной дорогой, красная глина, понимаешь? Я продолжала идти, и чем дальше шла, тем сильнее становилось это чувство — будто меня ждёт нечто важное, нечто, что изменит мою жизнь.

Она замолчала, потянулась за стаканом бренди. Грей прикуривал сигарету.

— Дорога привела в деревню, — продолжала она. — Очень грязную, просто переполненную грязью. Но той ночью там был праздник, и все люди собрались в круг. Конечно, сначала я боялась присоединиться к ним, но я должна была увидеть, что в центре круга. На меня смотрело множество людей, меня это не волновало.

Она опять сделала паузу, приподнявшись на локте, и он вдруг уловил проблеск энергии в её глазах, которую он замечал прежде.

— У тебя когда-нибудь были видения, Ники?

Он покачал головой.

— Не думаю.

— А у меня той ночью было видение — танцовщицы. Трудно объяснить — это так же, как видеть сон. Я ничего не понимала, но я чувствовала. Я чувствовала, очень сильно, что-то изменилось во мне. Через два дня, когда я увидела своего мужа, я заявила ему, что ухожу... я бы сказала, он воспринял это довольно хорошо, по-своему.

Она опять легла, и Грей отправился к окну.

— Где он теперь?

— Наверное, в Амстердаме.

— А твоя дочь?

— Тоже в Амстердаме, но я, разумеется, привезу её сюда, как только стану известной танцовщицей в восточном стиле. — Она даже не улыбнулась, говоря это.

Тогда он услышал это в первый раз. Была середина августа, рассвет. Она на матрасе, он у окна. И её голос в пространстве: «Как только я стану известной танцовщицей в восточном стиле».

Она не упоминала больше об этом ни на следующий день, ни через день, ни через два дня, и даже много позднее, в октябре, когда она действительно стала готовиться к своему парижскому дебюту. Казалось, говорить уже особенно не о чем. Она должна была танцевать четвёртого февраля в салоне мадемуазель Киреевской. Её спонсором был директор академии верховой езды. Вадим де Маслофф должен был фотографировать, Грей — помочь с декорациями. Вечер должны объявить в афишах как дивертисмент «подлинных» восточных танцев несравненной Маты Хари — Глаза Рассвета.

Существует фотография её первого выступления, вероятно снятая Вадимом Маслоффом. Она стоит полуобнажённая, лишь украшения на груди и длинный саронг [6] Саронг — одежда жителей Индонезии и сенегальцев Шри-Ланки: кусок ткани или батика, обёрнутый вокруг бёдер в виде длинной юбки. спускается до бёдер. Индийская диадема возвышается над её заплетёнными волосами. Кажется, она срывает с себя вуаль, в то время как молодой партнёр склонился к её ногам. С балкона свисают гирлянды оранжерейных орхидей и букеты пармских фиалок. Свет факелов придаёт сцене таинственность, а на заднем фоне возникает четверорукий Шива, освещённый прожектором.

На другой фотографии, снятой во время последовавшего за концертом приёма, она появляется в роскошном платье с манжетами из белой парчи. Слева от неё стоит промышленник М. Гиме, тёмный и мощный на фоне камчатного полотна. Справа, в профиль, — худощавый молодой человек, который смутно напоминает Жана Кокто [7] Жан Кокто (1889—1963) — французский писатель, художник, театральный деятель, кинорежиссёр и сценарист, автор многих романов, поэм («Трудные дети», «Трудные родители» и др.), фильмов («Орфей», «Завещание Орфея», «Кровь поэта» и др.), был близок к сюрреализму. , и, наконец, Грей.