Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

Кажется, надежда поддерживала её в эти дни, надежда и мучительная... упорная... вера во французскую юстицию. Она была занята перепиской: просьбы о помиловании, мольбы о вмешательстве Голландии. Она проводила добрую часть времени, разговаривая со служительницей из сестёр милосердия и читая Библию. Хотя её здоровье оставалось без изменений, она продолжала страдать от бессонницы и приступов дурноты. Её настроение, казалось, не ухудшилось, и несколько свидетелей позднее вспомнят, что она даже иногда смеялась. В ответ на заинтересованный вопрос сестры Леониды, какие танцы она обычно показывала, Зелле даже изобразила несколько невинных па... которые с течением времени в устах молвы превратились в балет, исполненный без одежды.

В её комнату вошли утром в понедельник, спустя три недели отвергнутых апелляций и незамеченных петиций. Она спала. Бизар дал ей двойную дозу хлорала, и сестре Леониде пришлось тормошить её, чтобы она проснулась. Она приподнялась на локтях, и взгляд её медленно переместился с коленопреклонённой сестры на лица четырёх стоявших сзади заседателей — Бушардона, Альберта Сомпру, доктора Соке и Эмиля Массара из парижского Военного ведомства. В этот момент услышали, как она прошептала:

— Но это невозможно... невозможно...

Они оставили её с сестрой Леонидой, чтобы она могла одеться, но несколько минут она просто продолжала сидеть на краю койки. Было довольно холодно, свет едва брезжил. Наконец сестра положила руку ей на плечо и прошептала:

— Думаю, уже пора.

Зелле покачала головой и улыбнулась:

— Не беспокойтесь, сестра. Я не могу представить, чтобы они начали без меня.

Ей дали на выбор два платья. И сначала протянули простое белое.

— Как вы думаете? Слишком жертвенно?

При этом сестра чуть не заплакала и не смогла ответить.

— Да, чересчур жертвенно. — И она выбрала жемчужно-серое с синим плащом и соломенную шляпку с вуалью.

Пока она одевалась, она была молчаливой, лишь выразила благодарность за ручное зеркало, которое сестра прислонила к стене. Её публика ждала должного внимания к деталям: волосы, макияж, украшения. К несчастью, не принесли тушь.

Прошло около семи минут между моментом, как она кончила одеваться, и тем, как она сошла по главной лестнице. Бизар вернулся с коллегой для обязательной формальности — официального заявления, что она не беременна. А пока несколько молодых республиканских гвардейцев прибыли, чтобы контролировать толпу внизу. Температура — всё те же тридцать пять градусов по Фаренгейту. Повсюду туман.

Из камеры её сопроводили в кабинет на первом этаже, известный как Авиньонский мост. Именно здесь она перешла из ведения охраны Сен-Лазара под официальную опеку военных. Именно здесь были написаны три последних письма, позднее переданные её адвокату. Прощальных объятий не было, и только сестра Леонида плакала.

Несколько автомашин, в том числе и чёрный «рено» для заключённой, поджидали внизу, во дворе, под проливным дождём. Преподобный Арбу уже устроился на заднем сиденье, в то время как сестра Леонида ждала на обочине. Хотя улицы были всё ещё пустынны, если не считать продуктовых фургонов в предрассветных сумерках, невозможно было удержаться, чтобы не вообразить сотни глаз, пристально следящих из затемнённых окон.

Первые несколько миль она молчала, глядя прямо перед собой. Последние десять дней деревья сбрасывали листву, постепенно всё более и более обнажая её город. Даже на краю Венсенна она смогла разглядеть толпу — больше сотни пришедших посмотреть, как она умрёт.

— Кто это? — спросила она. — Чего им надо?

Никто не ответил, а преподобный Арбу продолжал читать Библию. Прочие зрители выстроились вдоль дороги от ворот дворца, а ещё больше их было по периметру полигона... Но если бы она захотела увидеть знакомое лицо, ей пришлось бы испытать разочарование. Ни один, на ком лежала ответственность, не ждал её: ни Жорж Ладу, ни Бушардон, ни даже Чарльз Данбар. По большей части тут присутствовали только зеваки и журналисты, которые всегда следовали за ней по пятам.

Вереница машин остановилась на краю поля. Первыми подошли капитан Тибо и капитан Робиляр, но преподобный настоял на том, чтобы ему разрешили дочитать двадцать третий псалом, прежде чем позволил им забрать её. Деревянный столб — в шесть футов высотой и десять дюймов в обхвате — возвышался на травянистом склоне под тополями. Двенадцать стрелков в два ряда выстроились в двадцати шагах. Всё ещё стискивая руку сестры Леониды, Зелле лишь мгновение колебалась, прежде чем шагнуть на поле. Никто не говорил, пока она шла к столбу.

Теперь оставалось всего несколько минут, краткий отрезок времени для того, чтобы налить традиционную порцию рома или официально зачитать приговор. Сестра Леонида и преподобный Арбу уже покинули поле. Двое сопровождающих офицеров привязали её к столбу. Третий вытащил свою саблю. Несмотря на то что стрельба французов отличается отменной меткостью, только четыре пули поразили её — одна в левое плечо, одна под правую грудь и две в сердце.

Тех, кто ищет место захоронения Маты Хари, обычно направляют к безымянной могиле на Пер-Лашез в Париже. На самом деле её тело забрали в диссекционную местного муниципального госпиталя. Останки, очевидно, сожгли, и нет никаких записей о том, что сделали с пеплом.

И всё же что-то осталось. Последнее письмо к дочери и краткая записка с благодарностью адвокату. Позже возник слух, что она написала и Рудольфу Шпанглеру, но на самом деле она даже не вспомнила ни об одном из своих бывших любовников, кроме Николаса Грея.

Письмо попало к нему приблизительно через месяц после казни, доставленное кружным путём в госпиталь в Таверньи. Оно пришло в среду, а в следующий вторник Грей перемахнул через стену и исчез.

Сначала предприняли несколько вялых попыток отыскать его, и британцы выразили мимолётный интерес к сообщениям о том, что он убежал в Испанию. Однако только годы спустя журналисты принялись разыскивать его на вершинах Монсеррата.

О Николасе Грее ходило почти столько же слухов, сколько о Мате Хари. Некоторые заявляли, что он в конце концов сошёл с ума, в то время как другие утверждали, будто горе превратилось в ярость и он погиб, пытаясь убить Чарльза Данбара в Лондоне. Не более чем слухи. А какие слухи распространялись о Зелле?

На протяжении всех 1920-х и 1930-х годов говорили — она каким-то чудом выжила, чтобы соединиться со своим английским художником на обдуваемом ветрами испанском плато. А некоторые даже клялись, что видели, как она танцевала в некоем безымянном кастильском кафе.

В конце концов, мало что мы можем знать наверняка, за исключением того, что если хоть один мужчина любил её, тогда, вероятно, она вечно жива.