Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

И хотя человек просто стоял и не издавал никаких звуков, толпа артистов разом смолкла и обернулась к двери. Осип Ефремович, привстав, поглядел на вошедшего, и у него невольно отвисла челюсть.

Мужчина медленно переступил порог и также медленно двинулся к столу. Артисты невольно расступились. Осип Ефремович поперхнулся, ослабил узел галстука и плюхнулся на стул. Человек остановился перед столом, сказал глуховатым голосом:

– Ну, здравствуй, Ёся…

– Здравствуй, Витюша… – И Осип Ефремович вдруг встал и первым протянул руку человеку, которого назвал Витюшей. – Какими судьбами?

– Ты мне эту судьбу устроил и теперь спрашиваешь? – усмехнулся Витюша и пожал протянутую руку. – Ладно, Ёся, что было – то быльем поросло…

Артисты продолжали молча глазеть на них. Осип Ефремович очнулся от первого потрясения, окинул присутствующих злым взглядом и скомандовал:

– Па-апрашу всех покинуть кабинет!

Большинство артистов направились к двери, почти каждый, выходя, оглядывался на Витюшу в длинном черном пальто и черной шляпе. Остались только Раиса Андреевна, Дормидонт Павлович и Артем Виноградов. Остался и Мессинг, продолжая с интересом смотреть на Витюшу, и тот, почувствовав этот взгляд, повернул голову и посмотрел Мессингу в глаза. И вдруг раздался жалобный голос Раисы Андреевны:

– Витюша… Витенька… Ты меня забыл разве? – Раиса Андреевна смотрела на него со слезами на глазах.

– О господи, Раиса Андреевна, – улыбнулся Витюша, блеснув четырьмя или пятью металлическими зубами. – Я так часто вспоминал вас, голубушка… – И Витюша подошел к ней, осторожно обнял и трижды расцеловал в дряблые морщинистые щеки. Отстранился, посмотрел в глаза. – А вы все поете?

– И даже пляшу.. – грустно улыбнулась Раиса Андреевна. – А что делать, голубчик? Я сразу умру, если уйду на пенсию.

– Какая пенсия, Раиса Андреевна, если я вернулся, о чем вы говорите? – Витюша еще раз поцеловал пожилую актрису в щеку и обратился к Дормидонту Павловичу: – Ну, здорово, неумирающий Шаляпин! Цветешь и пахнешь? И все тебе нипочем?

– Что за тон, Витюша? – вдруг набычился Дормидонт Павлович. – В чем мы все тут перед тобой виноваты? Ты как освободился-то? По амнистии? Или как?

– Узнаю брата Дормидонта, – усмехнулся Витюша. – Тебе справку об освобождении показать?

– Покажешь там, где тебя об этом спросят. Я поинтересовался, тебя амнистировали?

– Реабилитировали, – нахмурился Витюша. – Документы лежат в реабилитационной комиссии при Верховном Совете СССР. Устраивает ответ?

– Да конечно устраивает. Но ведь еще не реабилитировали?

– Еще нет. Пока только освободили.

– А ты уже обличающей совестью сюда пришел, скажешь нет? – не терял агрессивности Дормидонт Павлович. – Но моя совесть, например, чиста.

– Не понимаю, как может быть чистым то, чего у тебя нет? – усмехнулся Витюша.

– Ты… – Дормидонт Павлович дернулся и сжал кулаки. – Ты в свою совесть почаще заглядывай, враг народа!

– Дормидонт Павлович, держите себя в руках! – предостерегающе крикнул Осип Ефремович. – Что вы себе позволяете?

– Что я себе позволяю? – повернулся к нему Дормидонт Павлович. – Дорогой Осип Ефремович, разве не вы на собрании в сентябре… да, если не ошибаюсь, в сентябре тридцать восьмого объявили нам: «К великому сожалению, и в наши ряды пробрался враг народа! Виктор Подольский оказался таким врагом! И не он один!» Не забыли? А теперь вы мне говорите, что я себе позволяю?

– Значит, я не один оказался? – весело спросил Витюша. – Кто же еще?

– Прекратите… – голос Раисы Андреевны задрожал. – Если бы видели, как выглядите со стороны! Это же низко… подло… Это отвратительно! – Старая актриса быстро вышла, почти выбежала из кабинета.

– Я – враг, а ты – друг? – вновь безмятежно улыбнулся Витюша. – И поэтому ты строчил на меня доносы?

– Я… я не писал! – задохнулся Дормидонт. – Ты лжешь, Витюша… я только сказал на допросе.

что ты рассказывал политические анекдоты… я ничего не писал…

– Но ведь вы тоже писали, Виктор Александрович, – негромко сказал Мессинг.

– Что? – Подольский резко повернулся к Мессингу. – Вы кто? А-а, догадываюсь… наслышан… гражданин Мессинг… Все видит и все знает. Вам бы следователем работать. Или прокурором… Да, писал… в тюрьме написал три доноса… Вас когда-нибудь били до полусмерти? Яйца в дверях защемляли? Пальцы ломали? – Подольский протянул прямо к лицу Мессинга руку с двумя изуродованными пальцами. – Интересно, что бы вы написали после таких экзекуций?

– Я не имел в виду обстоятельства, я только сказал о факте. Извините. – Мессинг медленно вышел из кабинета…

– Ну вас всех к чертям кошачьим! – плюхнулся в кресло Осип Ефремович.

– Почему кошачьим? – спросил Дормидонт Павлович. – Всегда говорят – к чертям собачьим.

– А мне «кошачьи» больше нравится! – рявкнул Осип Ефремович. – Что смотришь? – заорал он на Подольского. – Пиши заявление на работу!

Никита Хрущев в своем кабинете просматривал свежие газеты.

– Вот, пожалуйста, о чем я говорил, во всех газетах пишут! Вот письма рабочих… писателей… инженеров, понимаешь… И требование одно и то же – убрать Сталина из Мавзолея! Вот, почитайте, если еще не читали!

– Читали, Никита Сергеевич, – кивнул Подгорный, высокий мужчина в светлом костюме. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу.

– А я больше и читать не буду – все ясно! Выносить его нужно из Мавзолея к едрене фене! – Хрущев швырнул газеты на стол.

– Все же необходимо все взвесить… – сказал Подгорный. – Могут быть внутриполитические осложнения…

– Я не продавец в магазине, чтобы взвешивать! Осложнения! – Никита Сергеевич вскочил, забегал по кабинету. – Если бы я все осложнения учитывал, мы бы сейчас на Колыме сидели! А тут Берия заправлял бы! Никто вам гарантию в сто процентов не даст! Всегда рисковать надо, если дело большое! А тут – разве не большое дело? Искоренить до конца! Сказал «а», говори и «б»! И еще проверим, кто у нас из скрытых сталинистов в правительстве и руководстве партией засел! Уж тут они не выдержат, выскажутся при таком деле… Вот Семичастныи все время молчит! Ты не молчи, ты говори свое мнение! Я не Сталин-у нас руководство коллективное!

– Никита Сергеич, – добродушно улыбнулся Семичастныи. – Комитет госбезопасности особенных протестов со стороны общественности не ожидает! Более того, множество граждан, пострадавших при Сталине, будут приветствовать такое решение… – Семичастныи закурил папиросу, бросил спичку в большую хрустальную пепельницу, стоявшую перед ним. – А может, нам к этому делу привлечь… ну, этого… телепата знаменитого… как его, черт возьми! Мессинга. Он же на каком-то своем выступлении конец войны предсказал. И правильно дату назвал… А было это, кажется, в сорок втором году..