Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Олег, прижавшись спиной к бревенчатой стене башенки, задумался.

Совсем недавно, ранней весной 1350 года, после смерти отца, князя Ивана Александровича Рязанского, человека тихого, мирного, он был торжественно, под звон колоколов и при великом стечении народа возведён на отчий великокняжеский стол [2] Стол — престол. Отсюда — столица. . В полном согласии с предсмертной волей отца. И все удельные князья, великие бояре, ближние бояре, городские бояре, дружинники целовали крест на верность.

По малолетству Олега бразды правления должна была бы взять в свои руки его мать, княгиня Евдокия. Но не взяла, вернее, не сумела — по слабости характера и приверженности к долгим поездкам на богомолье по святым местам, которых было много не только в Рязанской земле, но и в других землях Северной Руси.

Известный ещё древним феномен: власть долго не может оставаться ничьей, — подтвердил себя и на этот раз. Власть в княжестве оказалась в руках нескольких великих бояр во главе с тысяцким Микуличем и дворским Коревым.

Сразу после смерти отца Олег об этом не задумывался — всё время проводил с двумя друзьями детства, постепенно изживая великое горе утраты. Учился, постигал воинское умение на бронном дворе, ездил на рыбалку — и ночью с острогой, и днём с бреднем.

Но тут в соседней Москве умер великий князь Симеон Гордый. Рязанцы, воспользовавшись удобным случаем, захватили московский городок Лопасню, когда-то принадлежавший Рязани, а наместника московского пленили. Правда, его скоро выпустили за солидный выкуп, но городок держали крепко. Впрочем, Москве было не до пограничных дел. На престол сел брат Симеона, Иван Иванович, по прозвищу Кроткий. По заведённому ещё с Батыевых времён порядку надлежало ему теперь ехать в Сарай, столицу Золотой Орды, за ярлыком на великое княжение. И тут вся разросшаяся семья Залесских Рюриковичей вдруг заволновалась: по сложным и запутанным расчётам права на великий престол были не только у Ивана, но и у многих других князей — суздальских, владимирских, даже нижегородских. Ибо лествичные расклады были запутаны, а спрямить их могло лишь серебро, умело розданное в Золотой Орде.

Обгоняя Ивана Ивановича, суздальский князь первым ринулся в Сарай на поклон к хану Джанибеку.

За ним поспешили другие.

Среди рязанских верхних бояр пошли разговоры, что не мешало бы и дальше продвинуться вглубь земель соседа, пока идёт в Залесье усобица.

Присоединение Лопасни Олега обрадовало. Но боярское своеволие, то, как нагло они отстранили его даже от видимого участия в принятии важных решений, вначале смутно, а потом всё сильнее и отчётливее стало раздражать.

И вот теперь, без его ведома, в отсутствие матушки, собирается дума.

«Обнаглели бояре, — проносилось в голове юного князя. — Был бы жив отец... Хотя что отец? Именно он, добрый, мягкий, сговорчивый, и разбаловал бояр, ибо полагал главным делом своим укрепить сторожи — заставы на дальних южных и юго-восточных границах наших земель, чтобы своевременно узнавали в городах о приближении извечных врагов из Дикого поля».

Заскрипела лестница, и появился Епишка.

— Ну? — нетерпеливо спросил Олег.

— Спорят — ударить ли сейчас, пока соседи без князя...

— Это понятно, — перебил Олег. — Где спорят?

— В думной палате. Князь Милославский на столе сидит. Вроде он думу правит.

— Где сидит? — Зелёные глаза Олега полыхнули недетским гневом.

— На столе, — повторил Епишка еле слышно. Он почувствовал вину своего отца, дворского Кореева, допустившего такое.

— Старый сыч! Ведь первым из удельных князей отцу крест целовал, что не станет искать подо мною рязанского стола! — Олег некоторое время смотрел невидящими глазами на чёрные крыши домов, толпящихся у подножья детинца, потом решительно шагнул к лестнице.

— Ты куда, князь? — спросил Васята. У Олега в этот миг было такое выражение лица, что назвать друга детства просто по имени мальчик не решился.

— Ждите здесь! — приказал Олег, спускаясь по лестнице.

Стоявшие у дверей думной палаты два дружинника в полном боевом облачении, с тяжёлыми копьями, завидя князя, заволновались, затоптались, пока он подходил, но молча расступились, давая проход.

Мальчик, не глядя на дружинников, с силой ткнул тяжёлую дубовую дверь и вошёл в палату.

Всё было как при жизни отца: просторное помещение, скудно освещённое светильниками на стенах и лучами солнца, пробивающимися сквозь цветные стёклышки окон, расположенных высоко под потолком, заполняли вятшие люди [3] Вятший — выдающийся, знатный. Рязанской земли. Вдоль стен на лавках сидели бояре и старшие дружинники, ближе к двери теснились дружинники молодые, а в противоположном конце палаты, на массивном дубовом резном, изукрашенном золотом и киноварью столе, служившем престолом пяти поколениям рязанских государей, сидел старик Милославский, глава захудалого удельного княжества.

Завидя юного князя, он нелепо заёрзал, приподнялся и снова сел. Все взоры в палате обратились на Олега.

Твёрдо ступая, он подошёл к Милославскому, остановился в двух шагах, неотрывно глядя в его старческие, выцветшие, вдруг заслезившиеся глаза.

— Встань, князь, — прошептал кто-то из ближних бояр, кажется, отец Епишки.

Милославский с готовностью поднялся. Сидевший рядом со столом великий боярин Кобякович потеснился на лавке, и старый князь тяжело сел на освободившееся место.

Олег сделал два шага к креслу, повернулся лицом к боярам и дружинникам и медленно сел на отцовский стол. Он положил руки на подлокотники, сжимая их от волнения так, что суставы побелели. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Олег с усилием сглотнул и обежал взглядом знакомые с детства лица. Кто-то хмурился, кто-то глядел удивлённо. Припозднившийся Дебрянич, сидевший с дружинниками, хотя и был великим боярином, приветливо и ласково улыбался.

Надо что-то говорить — а что?

Олег встал. Как-то само собой слетело с его уст слово, которым всегда начинал свои речи в думе отец:

— Други!

Будто ветерок прошелестел вдоль лавок.

— Вчера я возвращался с охоты с твоим сыном, боярин Кореев. — Олег взглянул на дворского. — И с твоим. — Он строго посмотрел на Васятиного отца, будто именно тот был виноват в сборе думы. — На окраине города ставили сруб. Я пригляделся — с топорами, почитай, одни бабы делают мужскую работу. Даже на распиле стояли две бабы. И на укладке. Нянюшка моя говорит, что и в поле работают одни бабы, и на покосе.

Вот про нянюшку он зря сказал. Бояре заулыбались: малец, мол, всё за нянюшкин подол придерживается, небось подумали.

Олег продолжил твёрдо:

— Словом, обезмужела наша Рязань! — Слово было корявым, неудачным, зато упало в полумрак палаты тяжело, как камень, враз погасив все улыбки, ибо было точным: ордынские налёты, а потом чёрный мор [4] Чёрный мор (холера) 1352 года. словно выкосили всё мужское население Рязанской земли. — Так что войны с Москвой не будет! Вглубь московских пределов мы не пойдём! Дай бог силы и разумения Лопасню удержать. — Он нахмурился и, чувствуя, как заливает лицо горячей волной прихлынувшая к щекам кровь, сел, упрямо вздёрнув подбородок.