Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

— Сицилистам здесь делать нечего, — вдруг донеслось до них со второго этажа: слова принадлежали старику с багровой физиономией, на голове которого красовался вышитый колпак, а в зубах торчала прокуренная трубка.

В конце концов в другой квартире им дали два стакана воды.

— Когда выйдете, нажмите, кнопку, товарищи! — мигая, сказала сидевшая в кресле парализованная старуха.

В прохладном подъезде, прежде чем присоединиться к толпе, они, не обмолвившись ни единым словом, обнялись и поцеловались; губы у них были влажные от только что выпитой воды; каштановые волосы девушки щекотали щеки Эгето, ее мягкое тело на мгновение податливо прильнуло к нему; у нее был тонкий стан, еще не потерявший гибкости от долгого стояния у печатного станка. Спустя три месяца после знакомства они поженились. Полгода они прожили вместе — потом Илонка умерла. В больнице Каройи. Гнойный аппендицит. Операция. Перитонит. Она очень страдала; в ее последнюю ночь Эгето не отходил от больничной койки, держал горячую руку жены в своей, слушал ее слабые стоны, прорывавшиеся сквозь страшный зубовный скрежет — она почти не принимала болеутоляющих средств.

Сейчас, в ночной тиши, ему словно бы вновь слышались стоны Илонки.

«Прошло целых десять лет, — думал он, растревоженный тенями прошлого, — а кажется, будто только вчера…»— И он смотрел и смотрел на луч луны, прокравшийся в комнату через окно.

Йошка Фюшпёк перестал храпеть и спал совсем тихо; стены, за день нагретые солнцем, все еще отдавали тепло.

«Тогда… — снова унеслись в далекое мысли Эгето, — да… я переехал на самое рождество…»

…Да, в тот рождественский день после смерти Илонки, когда снег падал крупными хлопьями, Эгето перебрался жить к Фюшпёкам. Он и Болдижар Фюшпёк перевезли на ручной тележке его скромные пожитки. Он исхудал за эти недели и сделался молчалив. Нежданно-негаданно в один из тех дней его навестил учитель венгерского и латинского языков городской гимназии. Этот учитель, огромного роста, толстый, румяный мужчина в очках, слишком шумно сопел. Он был очень смущен и, не ожидая приглашения, сел.

— Чем могу служить? — учтиво осведомился Эгето.

— Вы узнаете меня? — спросил учитель.

Эгето кивнул.

В сущности… — Гость из-под очков, как-то сбоку смотрел на Эгето и кряхтел. — Мы… мы ведь с вами родственники.

Эгето не отвечал.

— К сожалению, я ничем не могу угостить вас, — сказал он наконец в нерешительности.

— Очки запотели, — объявил учитель, снял очки, подышал на стекла и, подслеповато щурясь, принялся протирать их носовым платком. — Вы, как я слышал, — он сделал какой-то извиняющийся жест, — как я слышал, социал-демократ.

— Да.

Учитель помолчал.

— А кем прикажете быть еще? — с легкой иронией произнес Эгето.

— Не могу ли я чем-либо быть вам полезен?.. — проговорил тогда учитель, глядя Эгето прямо в глаза.

Эгето пожал плечами.

— Благодарю, — сказал он.

Наступила тишина; учитель, терзаясь, ломал свои большие красные руки и близоруко щурился. За сильными увеличивающими стеклами очков, словно луны, поблескивали белки его глаз.

— В «Атенеуме»… там готовят к изданию мой латинский словарь. — Он махнул рукой. Потом поднялся и неуклюже протянул Эгето руку.

— Видите ли, — заговорил он поспешно, — я слыхал, что у вас умерла жена… Примите мои сожаления.

И он ушел, высокий, громоздкий и шумно сопящий; проходя через кухню, где ужинал Болдижар Фюшпёк, он отвесил общий поклон, пробормотал какие-то прощальные слова и вышел, надев шляпу уже за дверью.

— Что ему надо? — спросил позже Фюшпёк.

Эгето пожал плечами.

— Бог его знает, — с задумчивым видом ответил он.

Об этом странном визите между Эгето и Фюшпёком не было произнесено больше ни слова. В то время у учителя Кароя Маршалко было уже двое детей: сын гимназист и десятилетняя дочь.

Шли годы, но братья никогда не встречались друг с другом. Изнурительно знойные лета сменяли студеные, зимы, русский царь и германский император Вильгельм II дважды встречались, чтобы обсудить вопрос о Багдадской железной дороге, велись переговоры о Балканах и Персии, вновь потерпели фиаско переговоры по поводу заключения англо-германского соглашения о флоте. Как-то ранним утром, идя по бульварному кольцу в типографию, Эгето увидел, как в направлении Западного вокзала пронеслись несколько пароконных фиакров на резиновых шинах. Полицейский на углу вытянулся и взял под козырек.

— Эге, Тедди Рузвельт! — воскликнул продавец жареной кукурузы и ткнул пальцем в сторону второго фиакра, где сидел, закинув ногу на ногу, пожилой человек с румяным лицом, президент Северо-Американских Соединенных Штатов.

— Недурно бы получить от него несколько долларов! — объявил разносчик газет с большой пачкой «Аз уйшаг» под мышкой, где были напечатаны длиннющие статьи, сообщавшие об исчезновении русского писателя графа Льва Толстого и о смерти венгерского писателя Кальмаца Миксата.

Этой осенью в рабочем клубе города В. происходили бурные дебаты по поводу соглашения о совместной борьбе за избирательные права между партией социал-демократов и партией Юста [6] Партия независимости, созданная либеральным политическим деятелем Дюлой Юстом. Эта партия выступала за введение всеобщего избирательного права. .

«Мы не можем идти на компромисс с буржуазией», — утверждали одни. Другие доказывали, что единственной задачей партии в настоящий момент является завоевание демократических свобод; после того как трудовая партия одержала в избирательной кампании крупную победу и когда история о фактическом использовании денег, принадлежавших управлению соляных копей, на избирательные цели получила широкую огласку, обе группы спорщиков, ошеломленные, умолкли. Приходский священник Верц в один из воскресных дней произнес длинную проповедь в церкви города В., посвященную бичеванию «безродных каналий», именуя столь нелестным прозвищем местных социал-демократов, а днем молодые люди, члены духовной конгрегации, устроили демонстрацию перед рабочим клубом: разумеется, не обошлось без драки, в которой участвовал и Ференц Эгето, за что был доставлен в полицию и задержан там вместе с четырьмя товарищами до утра следующего дня.

Свой досуг он проводил за чтением книг или за игрой в шахматы, несколько раз побывал в Аквинкуме, а однажды вдвоем с девушкой отправился на пароходе в Вышеград; он и Болдижар Фюшпёк по утрам в воскресенье пили пиво в саду «Хорват» и даже — правда, редко — играли в кегли. В пятницу вечером он оставался в Пеште и слушал в профсоюзе лекции по социологии; несколько раз он побывал в старом парламенте, где происходили публичные дискуссии по вопросам антимилитаризма и пацифизма, организованные членами кружка Галилея; на одной из лекций по марксизму молодой журналист Ласло Рудаш рассорился со студентами — членами национально-демократической партии. В это же самое время Ференц Эгето самостоятельно прочел в рабочем клубе лекцию для аудитории, состоявшей из тридцати или сорока человек. Он готовился к лекции несколько дней и все же немного конфузился; касаясь теоретических воззрений немецкого социал-демократа Эдуарда Бернштейна и его «ревизии марксизма», он выражался очень резко, а к концу лекции употребил слово «тухлый». Председатель собрания, член правления рабочего клуба, тотчас затряс колокольчиком и заявил: