Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

На берегу Тисы, струившейся с тихим плеском, на скамьях в парке Городского музея сидели белозубые сенегальцы в тюрбанах и шальварах в обществе повизгивающих и хихикающих простодушных девчонок, выбежавших на полчасика из ближнего приюта Католического общества домашних хозяек подышать свежим воздухом.

— Хлеба прошу! — сказал, коверкая венгерский язык, какой-то волосатый сенегальский капрал с лицом черным, как сапожная вакса.

Слова его были встречены оглушительным хохотом девчонок.

Дальше, у моста через Тису стояли на страже огромного роста черные пехотинцы в красных фесках, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. С левобережного Уйсегеда светили два костра сербских частей и были отчетливо видны винтовки, поставленные в козлы; из ставки генерала Шарпи доносились звуки французских трубных сигналов. На бортах четырех трехцветных французских барж, пришвартованных к правому берегу, молча сидели желтолицые низкорослые тонкинские солдаты.

Смуглые арабы, черные африканцы, желтые тонкинцы, ополченцы с берегов Гаронны — все французские подразделения сейчас находились в городе; командование оккупационных войск не дало разрешения на отправку венгерского гарнизона. Правда, одна правительственная делегация в головных уборах, украшенных журавлиным пером, еще 2 августа отправилась по этому вопросу в Надькикинду к генералу де Лобитту, командующему французской оккупационной армией в Венгрии, а другая делегация отправилась к самому генералу Франшету д’Эспере, верховному главнокомандующему вооруженных сил Антанты на Балканах; однако до сих пор сообщений от обеих делегаций не поступило. Тем не менее тайна не могла долго оставаться тайной.

«Пали Пронаи идет напролом!» Об этом говорил весь город.

Остроносый патер Задравец, глава монашеского ордена францисканцев, раскрыл эту тайну накануне с амвона алшоварошской церкви в чрезвычайно эффектной проповеди, прочитанной им во время воскресной мессы. Свою прекрасную проповедь святой отец заключил цитатой одного из тезок Пронаи, святого Пала.

— Страшные бедствия падут на красных. И говорит отец: «Мы отправляемся в поход на Север, наши братья ждут нас, идемте!» И еще говорит он: «О, горе тебе, Будапешт, во грехе погрязший! Тщетно было твое желание отнять у нас наши исконные земли. Сейчас мы идем к тебе со славным венгерским оружием в крепких венгерских руках. Положите руку на сердце, христиане, то есть венгры! Занимается заря нашей бедной отчизны, наступает прозрение души! Ибо, если живете вы по закону плоти, вы погибнете, но если деяния плоти вашей убьете силой душевной, живы будете». Так-то!

Примерно так вечером того дня в алшоварошском кабачке под названием «Рыбный нож» воспроизводили сию проповедь завербованные в Скифское тайное общество длинноусые ломовые извозчики.

Таковы были события, предшествовавшие обольстительному колбасному и кадильному благоуханию, разносившемуся по берегу Тисы. Время близилось к половине девятого, один за другим стали прибывать представители знати, попросту, пешочком, из своих жилищ, расположенных неподалеку; первыми появились два господина, закоренелые реакционеры, столпы антисемитского движения — пожилой, но еще прыткий Бела Келемен и благообразный, вечно молодой граф Аладар Зичи; сей господин даже в расплавляющий душу и тело зной носил полосатые брюки, смокинг и высокий крахмальный воротничок. Через минуту после них явился Бернат Бак, офицер запаса, консерватор и богач, респектабельный еврей, капиталист, который, уже будучи далеко не молодым человеком, во время мировой войны пошел добровольцем в армию и жертвовал немалые деньги на так называемые патриотические нужды, а также в сообществе с раввином местной еврейской общины Шаму Биедлом принимал участие в вербовке белой армии. Пришел бывший губернатор города Лугоша с сыном, потом гусарский капитан Миклош Козма, начальник разведывательной службы белой армии, в сопровождении офицера Рихарда Хефти, который до последнего времени выполнял роль связного между венским антибольшевистским комитетом и контрреволюционным правительством в Сегеде. Приглашенные господа все прибывали; на офицерах были портупеи, полученные у Антанты, и головные уборы с журавлиным пером; громоздкую саблю заменяла резиновая дубинка, прикрепленная ремешком к запястью. Из господ штатских более пожилые и более консервативные были в черных смокингах и полосатых или черных брюках, из молодежи многие явились в светлых костюмах; встречались среди гостей одетые довольно бедно — это свидетельствовало о том, что их поместья и финансовые источники находились на подвластной Советской республике территории.

В те времена на общественные деньги рассчитывать почти не приходилось; из ста сорока миллионов крон, похищенных у венской миссии Венгерской Советской республики, венский антибольшевистский комитет передал в распоряжение сегедского контрреволюционного правительства всего лишь три миллиона крон, в то время как за участие в этом похищении известный английский журналист, с согласия графов Иштвана Бетлена и Тивадара Баттяни, маркграфа Дьёрдя Паллавичини и Дьёрдя Смречани, получил в приватном порядке мзду в размере десяти миллионов крон. Сейчас в Сегеде на банкете, устроенном на верхней террасе дебаркадера, своей изысканностью и элегантностью особенно выделялся стройный д-р Тибор Экхардт, беженец из Трансильвании, бывший начальник уездной управы, шеф отдела печати бывшего сегедского контрреволюционного правительства графа Дюлы Каройи; на нем был кремовый костюм из чесучи, высокий крахмальный воротничок и голубой шелковый галстук, заколотый золотой булавкой с жемчужной головкой. Господа, собравшиеся на верхней террасе, беседовали, сбившись в группы, и только один Бернат Бак стоял в одиночестве, словно прокаженный, которого нарядили в смокинг; альтист из цыганского оркестра, антисемит, корчил в его сторону страшные рожи. Рихарда Хефти, блестящего офицера с колючим взглядом, окружили несколько товарищей офицеров. Он оживленно рассказывал весьма любопытную и не менее скандальную историю, происшедшую в Вене.

— …сто девяносто семь бутылок сухого шампанского, — рассказывал Хефти. — Верите ли, господа? Платили оба Дьюри, Паллавичини и Смречани. А нас было всего восемнадцать человек. Примерно на рассвете Дьюри Смречани требует к нам в отдельный кабинет официантов. Примчались все, они неслись, буквально наступая друг другу на пятки. В венском «Трокадеро» мы уже получили известность, особенно после путча в Бруке. Двухметрового Дьюри Смречани в Вене даже уличные мальчишки знали. Der brucker Putshist! Ха-ха. Однако он был в отличных отношениях с начальником полиции Шобером и поддерживал тесные связи с австрийскими христианскими социалистами. «Принимайте заказ», — говорит Дьюри. Официанты услужливо кланяются. И заказал восемнадцать бутылок красных чернил. «Он еще, чего доброго, напоит нас чернилами», — заметил один молодой поручик артиллерии, Густи Ледерер. Вы его знаете! Дьюри взглянул на него и нахмурил брови. И заказал еще восемнадцать ручек и сто девяносто семь листов бумаги. Официанты из кожи вон лезли; они, разумеется, не посмели бы выказать удивление даже в том случае, если бы истинно венгерский магнат пожелал заказать сто девяносто семь белых слонов. Были подняты с постелей три торговца канцелярских товаров, и через три четверти часа заказ был выполнен. Как вы думаете, для чего?