Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

— Секретарь ревтрибунала, — сказал советник, когда за Эгето закрылась дверь, и усмехнулся. — Садись же, дорогой Элемер!

В Моноре и Юллё румыны избивали людей палками — вот о чем рассказывали красноармейцы, возвращавшиеся с развалившегося фронта. Аванпосты трансильванской румынской армии, которой командовал генерал Мардареску, в воскресенье в полдень уже достигли Кишпешта и двинулись дальше, к венгерской столице. Улицы Будапешта были запружены народом. Особенно много гуляющих направлялось в сторону Городского парка. Изредка можно было увидеть патрули, состоявшие из полицейских и бывших солдат Красной милиции. Однако патрули эти ни во что не вмешивались, хотя кое-где, особенно в центре и в окрестностях проспекта Андраши, то и дело вспыхивали роялистские и антисемитские манифестации. Все шестерни какого-то огромного расшатанного механизма продолжали свое стремительное, бешеное вращение, причем с разной скоростью и в противоположных направлениях. По коридорам министерств в темных костюмах и крахмальных воротничках расхаживали старые чиновники и, несмотря на то, что было воскресенье, ожидали свежих новостей; примерно в полдень все эти чиновники появились одновременно, многие пришли прямо с мессы и принесли с собой слабый запах ладана. Они собирались группами у оконных ниш, по углам и о чем-то шептались; если мимо них проходил новый служащий, бывший прежде простым рабочим, вдогонку ему неслось хором иронически подчеркнутое слово «товарищ». Прежние наименования ведомств и учреждений вывесили еще накануне; в передних министров социал-демократов так называемого профсоюзного правительства под огромными, втиснутыми в громоздкие золоченые рамы портретами прежних государственных мужей, предшественников нынешних, как обычно сидели скучающие секретарши; министр внутренних дел, правда, уже проконсультировался с отдельными экспертами по избирательному праву, а также с некоторыми чинами полиции, и результаты этих консультаций не замедлили сказаться: в отделе пропаганды среди рабочей молодежи народного комиссариата просвещения полиция в срочном порядке произвела обыск и обнаружила компрометирующие документы. В тот же день прокатилась волна арестов. Кстати, никому почему-то и в голову не пришло побывать, скажем, у министра культов и просвещения, у министра финансов или хотя бы у министра по делам национальных меньшинств. Даже начальники управлений и те скрывались от названных высоких особ, докучал им разве что какой-нибудь седоусый, постриженный ежиком давний деятель из партии социал-демократов или какой-нибудь дотошный молодой репортер из газеты «Непсава», которого министр или статс-секретарь пространно информировал о нынешнем положении, не упуская при сем возможности напутствовать представителя прессы в том смысле, чтобы последний не забыл призвать жителей столицы к спокойствию и единению. Если министр после этого покидал кабинет и выходил в коридор, чтобы затем спуститься к машине, чиновники, завидев его, не расходились, а преспокойно оставались стоять группами, и лишь постепенно замирал их шепот.

— Его высокопревосходительство! — с особенным выражением лица произносил кто-нибудь, и тогда все до единого поворачивали головы и провожали глазами удалявшегося министра.

Исключение составляло военное министерство, которое помещалось в здании IV армейского корпуса на улице Дороттья; улица Дороттья была забаррикадирована, здесь были установлены пулеметы, в два и три ряда стояли автомашины, безостановочно сновали вестовые; в приемной начальника генерального штаба Аурела Штромфельда было особенно людно, а в расположенных на втором этаже приемных министра Йожефа Хаубриха все время толпились военные, десятками ожидавшие аудиенции. Сюда же зашел глава итальянской миссии подполковник Романелли в сопровождении министра иностранных дел Петера Агоштона, господина с седовато-русой бородой, и они о чем-то недолго совещались. По окончании переговоров секретарь военного министра Тивадар Фаркаш дал указание барышне-телефонистке экстренно соединиться с Веной. Министр иностранных дел Агоштон, бегло говорящий на нескольких иностранных языках, и Хаубрих долго беседовали с полковником Канингэмом, главой английской военной миссии в Вене, а также с герцогом Боргезе. Министр иностранных дел нервно поглаживал бороду. После того как разговор по телефону был окончен, секретарь военного министра позвонил по прямому проводу некоему Чиллери, дантисту по профессии и ярому контрреволюционеру.

— Его высочеству послезавтра, — сказал секретарь и задумчиво положил на рычажок телефонную трубку.

Он вошел в кабинет подполковника Н., закурил и показал подполковнику номер газеты «Непсава».

— Что там интересного? — спросил подполковник и погладил воротник, на который в этот день впервые снова нашил знаки различия.

— «Окурок сигары — приюту для престарелых пролетариев!» — прочел Тивадар Фаркаш. — Неужели не понимаешь? Окурок сигары!.. «Курящие, не выбрасывайте окурки, подумайте о престарелых! С любовью собирайте эти окурки и посылайте их товарищу Игнацу Богару, члену президиума рабочего совета столицы (Муниципалитет, вход со стороны улицы Варошхаз, 3-й этаж), который доставит их милым старцам в приют для престарелых».

— Ну и что? — не совсем понимая, спросил подполковник, бравый мужчина с выправкой лейб-гвардейца.

— Ты не понимаешь, мой подполковник? Окурок сигары! Ха-ха-ха! Подумай только, в такие дни сии руководящие мужи, сии народные вожди, впавшие в старческий маразм, не нашли ничего важнее, чем заботиться о сигарных окурках!

— Отлично, — с хмурым, как туча, лицом сказал подполковник, подозревавший, что все это в завуалированной форме, возможно, является каким-то намеком, умаляющим его достоинство.

Ференц Эгето, член директории города В., этот упрямый рабочий, как раз в это самое время предпринял третью попытку войти в здание военного министерства на улице Дороттья, но и на сей раз часовые попросту прогнали его, ибо получили строжайший приказ никаких гражданских лиц без вестового не пропускать. Сразу же после визита к советнику Шамаша Эгето посетил статс-секретаря министерства внутренних дел X.; кончилось тем, что X., выслушав несколько язвительных замечаний Эгето, пригрозил ему арестом и выставил его за дверь. Быть может, дело приняло бы совсем иной оборот, если бы товарищ Тот, истинный уполномоченный директории по внутренним делам, человек многоопытный, был с ним; но Эгето больше никогда в жизни не видел товарища Тота, и даже семья Тота так никогда и не узнала, куда исчез старик.

Вся жизнь города находилась в состоянии развала, профсоюзное правительство разоружило рабочую охрану на заводах, в полицейское управление — где министр внутренних дел Карой Пейер как раз вел переговоры с начальником полиции, а затем и с шефом сыска Кароем Кормошем — толпами приводили арестованных, избитых в кровь коммунистов. «Непсава» напечатала обращение военного министра к бывшим кадровым офицерам и офицерам полиции, призывающее их явиться на службу, заявление статс-секретаря министерства юстиции об упразднении революционных трибуналов, воззвание Кароя Дица о восстановлении государственной полиции, «задача которой состоит исключительно в том, чтобы обеспечить общественный порядок и общественную безопасность». В рубрике, отведенной вопросам профессионального движения, можно было прочесть заметку, что приглашения и напоминания о заседаниях руководящих органов и организационного комитета не публикуются за недостатком места в газете. А в соседней рубрике жирным шрифтом было напечатано: «Издательство нашей партии выпустило в свет книгу товарища Ленина „Государство и революция“, в которой автор с исключительной ясностью и превосходной аргументацией указывает на те основополагающие принципы марксизма, которых следует придерживаться пролетариату во время революции в отношении государственного аппарата. Эту книгу, переведенную товарищем Ласло Рудашем, можно приобрести за четыре кроны у любого книготорговца».