Михаил Казовский - Страсти по Феофану

— По рукам.

У опекуна отвалилась челюсть:

— Ты согласен?

— Да, а что?

— Но ведь это явный грабёж с моей стороны! Я сказал нарочно.

— Почему — грабёж? Поручительство дорогого стоит.

— Дядя твой Никифор тебя бы не понял. Вот уж кто денежки считал!

— Значит, я не в дядю. Мой отец Никола относился к деньгам легко. Есть они — прекрасно, нет — переживём.

— Нет, нельзя быть таким беспечным. Понимаю: творчество главнее богатства, в юности и я мог трудиться бесплатно. Но воспользоваться твоим благородством не хочу. В общем, предлагаю: четверть суммы мне, четверть — Фильке, половина — твоя.

— Без вопросов.

— Но наброски всё-таки покажете.

— Я же обещал.

Феофан не упомянул и другую причину, по которой он пошёл бы на любые условия, лишь бы взяться расписать эту церковь, — кроме чисто профессионального интереса, получить возможность регулярно бывать в Галате. И тем самым видеться с Летицией.

Без неё он страдал и мучался, словно забулдыга без выпивки. Жил теперь от встречи до встречи с ней. И желал творить только для неё. Чтобы дочь Гаттилузи восхищалась его работой. И перенесла своё восхищение на художника.

Софиан хоть и был не по годам мудр, но не знал ещё простой истины: женщин мало волнуют достижения их поклонников, и они мужчин любят вовсе не за талант, не за озарения и успех, а совсем за иные вещи...

Словом, Дорифор проявил упорство и добился своего: и епископ Галатский, и синьор консул поручили создание фресок в новой церкви мастеру Аплухиру. За сентябрь были завершены эскизы — купола, деисуса и царских врат, боковых приделов [5] деисус — в переводе с греческого «моление»; композиция, включающая изображения Христа (посредине) и обращённых к нему в молитвенных позах Богоматери и Иоанна Предтечи. придел — в православном храме небольшая пристройка со стороны южного или северного посада, имеющая дополнительный алтарь для богослужений. . Рассмотрев рисунки, Евстафий сделал несколько незначительных замечаний, но одобрил в целом и похвалил:

— Ты растёшь, приятель, скоро мне тебя учить станет нечему.

Филька хмыкнул:

— Стало быть, займётесь вплотную мною.

Оба юноши принялись за роспись и работали безвылазно два осенних месяца и неделю зимы. Очень хотели справиться к Рождеству. И успели.

Сели, перепачканные краской, обессиленные, измотанные, поглядели на творение рук своих и почти что одновременно спросили друг друга:

— Ну и как? Получилось?

Рассмеялись, а потом молча обнялись.

— Вроде получилось, — сказал Феофан.

— Погоди! Что ещё заявит учитель? Я его страшусь больше, чем епископа или митрополита.

— Поругает за что-нибудь, но в конце простит.

Подмастерье мечтательно потянулся:

— Ох, и надерусь же я в это Рождество! Надерусь — и по бабам! Весь свой заработок спущу — ей-бо!

— Прекрати святотатствовать в Божьем храме.

— Ничего, Бог, Он, как учитель, — поворчит, поворчит и отпустит мои грехи.

Первым фрески рассматривал Аплухир. Походив по церкви, постояв, подумав, обратил лицо к молодым художникам, и они увидели, что наставник плачет.

— Кир Евстафий, что с вами? — задрожал Софией. — Неужели худо?

Мастер вытер мокрые бороду и усы и раскинул руки:

— Мальчик мой! Дай тебя обнять! Ты и сам не понимаешь, что сделал!

— Что же, что?

— Превзошёл меня и оставил далеко позади. Ты действительно гений.

Глядя, как они обнимаются, Филька произнёс не без ревности:

— Хорошо, а я? И моя кисть работала тут немало!

Мэтр сжал его плечи и проговорил с чувством:

— И тобой горжусь, Филимоша, вы мои дорогие оба! Бог не наградил меня сыновьями, но зато подарил выдающихся воспитанников. Умереть не страшно: я отдал своё дело в самые достойные руки!

И епископ Галатский, освящая церковь, похвалил художников, обещал довести лестную оценку их совместной работы до митрополита и Патриарха. А зато Гаттилузи, вместе с домочадцами заглянув в православный храм, был немало смущён одним обстоятельством. Повернувшись к дочери, он пробормотал:

— Господи Иисусе! Посмотри на лик Пресвятой Богородицы!

Девушка вначале не поняла:

— Ну и что такого?

— Никого не напоминает?

У неё от внезапной догадки побелели губы:

— Ты считаешь... меня?!

— Вспомни тот набросок углём на стене в клетушке.

— Совершенно точно... Что же он наделал? Это ж богохульство... И меня теперь покарает Всевышний!

— Если уж кого покарает, так его, безумца.

— Ой, боюсь, боюсь... Так шутить нелепо!..

— Да, конечно, нелепо... — Он опять уставился на икону. — Но с другой стороны, как Она прекрасна! Просто неподражаема! Вроде не человек писал, а какой-нибудь небожитель!

— Не желаю знаться с этим небожителем! Надо бы венчаться с Барди скорее.

— Ты считаешь?

— Пьеро, безусловно, болван, каких свет не видывал, неуч и животное, но по крайней мере он понятен и предсказуем. Управлять им будет легко.

— Рад, что ты наконец это поняла.

— Феофан мне отныне противен. Откажи ему от дома, пожалуйста.

— Он и так у нас бывает не часто. Но совсем удалить я его не могу — до конца игры с неприятелем. Л развязка уже близка.

— Но, по крайней мере, не приглашай на балы.

— Как тебе, душенька, угодно.

Тем не менее встреча Софина со своей возлюбленной состоялась — в ювелирной лавке при банке «Гаттилузи и сыновья». Он туда заглянул, чтобы выбрать подарок к именинам Феодоры — старшей дочери Аплухира. А Летиция выходила, взяв себе новое колье. Молодые люди столкнулись на самом пороге и смутились в первый момент. Итальянка уже оттаяла от недавней обиды и смогла поприветствовать живописца без особого отвращения:

— Добрый вечер, синьор Дорифор. Что-то вас не видно давно?

— Здравствуйте, мадонна. Я бываю у вашего папеньки, но когда спрашиваю вас, мне, как правило, говорят, что вы заняты или прихворнули. А на бал меня что-то не зовут. Из чего я делаю вывод, что не больно прихожусь ко двору.

— После вашей дерзкой выходки — удивляться стоит ли?

— Дерзкой выходки? Я не понимаю.

— Не лукавьте, мессир. Лгать вы не умеете.

— Неужели фреска в церкви Зачатья Святой Анны тому причиной?

— Догадался, наконец!

— Вам она не понравилась?

— Фреска превосходна, спору нет, но лицо у юной Девы Марии... Как вы смели придать ему сходство с некоей реальной особой?

— Ибо эта особа вдохновляла меня. Ибо служит для меня образцом целомудрия и непорочности. Ибо для меня свята!

— Ты и здесь продолжаешь богохульствовать! — возмутилась девушка, впрочем, уж не так грозно и невольно перейдя на «ты», что являлось неплохим знаком. — Видимо, забылся или чего-то не понял. Мы с тобой в приятельских отношениях, но не более. У меня своя жизнь, у тебя своя. То, что я тебе нравлюсь, не даёт ещё права помещать мой портрет где угодно, в том числе и в церкви.