Михаил Казовский - Страсти по Феофану

— Может, и пришлю.

Вскоре появился православный монах из Галаты — передал письмо от епископа. Тот приветствовал живописца и сообщал, что вопрос улажен, консул дал приказ не препятствовать появлению богомаза в генуэзской фактории, более того, он хочет предложить ему снова разместить деньги в банке «Гаттилузи и сыновья». У художника сузились глаза: «Ишь, какой заботливый! Видимо, дела неважнец, если так печётся о новых клиентах. Ну да мне с венецианцами как-то спокойнее». А с поездкой на подведомственную дону Франческо территорию торопиться не стал, всё откладывал со дня на день, вроде ждал чего-то. Наконец, отправился.

У Галатского епископа переговорили о грядущей работе, вместе осмотрели церковь Входа в Иерусалим, поделились мыслями, как её расписывать заново. Софиан остался доволен — и свободой выбора в воплощении образов, цветовых решений, и размером оплаты. Обещал представить эскизы две недели спустя. Чтобы приступить к исполнению где-то в сентябре.

Вышел прогуляться по улочкам города, хорошо знакомым, некогда любимым; кое-где поменялись вывески на лавках, кое-где появилась новая брусчатка, выросли деревья в садах; в целом же Галата оставалась по-прежнему деловитой, гомонящей, яркой по-итальянски. И особенно это было видно на Торговой площади, возле католического собора, выстроенного в готическом стиле. Круглый витраж над входом в виде большого цветка бликовал на солнце. Колокол гудел басовито. «Синьорина Барди ходит на мессу каждый день», — вспомнил Дорифор давние слова Цецы. Врал ли уголовник? Вдруг она сейчас выйдет из собора? Как себя вести? Что ей отвечать? Впрочем, время не для обедни, и бояться нечего.

Обогнув площадь по дуге, сторонясь прилавков, он свернул в боковую улочку и направился к православной церкви Богоявления — той, которую расписывал Филька. Внутрь заглянул, постоял в полутьме и довольно явной прохладе, ощущаемой всегда в храме после солнцепёка, осмотрел работы напарника. Сделаны они были сильно, крепко, основательно. Можно сказать — мастеровито. Не хватало только нерва феофановской кисти. Вроде не придерёшься, а чего-то нет. Той едва заметной капельки безумия, отличающей гениальное творение от обычного даровитого. Без особого трепета души. Искры Божьей.

Нет, племянник Никифора сделает иначе. Развернёт Христа к зрителям в три четверти. Вроде бы они сами — жители Иерусалима и встречают въезжающего на осле Иисуса, окружённого апостолами. А Господь едет кроткий, добрый, ибо Он дарует людям Любовь, но в глазах Его чувствуется скорбь, так как знает: путь спасения человечества долог и нелёгок, и придётся испытать смерть, дабы обрести жизнь вечную.

Осенив себя крестным знамением, Феофан поклонился и опять нырнул в жаркий августовский полдень. Вдруг услышал звуки печальной музыки: мимо шла похоронная процессия. И увидел идущим вслед за катафалком служащего банка «Гаттилузи и сыновья» — Луиджи, облачённого в траур. Взгляды двух мужчин встретились. Итальянец воскликнул:

— О, синьор Дорифор, вы пришли разделить моё горе? Как я вам признателен! Присоединяйтесь. Ваша дружеская поддержка мне просто необходима.

Обижать беднягу было неприлично, и пришлось богомазу подчиниться. Музыка опять заиграла, живописец вместе с другими двинулся на кладбище. «Интересно бы ещё выяснить, а кого, собственно, хороним? — всплыл в мозгу Софиана обоснованный вопрос. — Но, пожалуй, спрашивать об этом — значит выставить себя в недостойном свете». Впрочем, вскоре банковский работник объяснил и сам:

— Вот как получилось, дон Феофано! Не гадали, не чаяли. В феврале меня назначили управляющим. Радовались мы очень, в том числе и Лиза, хлопала в ладоши и танцевала. И ещё удача: Бог послал нам ребёночка. Ждали его рождения, точно манны небесной — мы четвёртый год состояли в браке, а детей зачать не могли. А теперь одновременно — и счастье, и горе: появился мальчик, но не стало Лизы. Как я без неё?

— Ничего, крепитесь, мой друг, — наконец-то проговорил Дорифор. — Всё, что ни случается, — воля Провидения. Надо переносить трудности безропотно. Вы нужны маленькому сыну, чтобы вырастить его добрым христианином.

— Вот и падре говорил мне о том же... Сын, сынишка... Я ещё до конца не понял... Всё перемешалось... Словно бы в тумане...

У разверстой могилы долго читали из Святого Писания на латыни, а потом католический священник произнёс заупокойную речь, но по-итальянски; Феофан же в обоих случаях ничего не понял. Он стоял и разглядывал кладбище, мраморные надгробия справа и слева, лица провожающих. А когда могильщики приготовились опустить в землю гроб, по рядам прошёл шепоток, и народ повернул головы к центральной аллее. Грек взглянул туда же. И увидел: в развевающейся тёмной накидке к ним торопится дочка Гаттилузи.

Господи Иисусе, как она похорошела за последние годы! Из беспечной девочки-подростка превратилась в молодую взрослую женщину, сильную, решительную и уверенную в себе. Но при этом артистизм и плавность движений сделались ещё совершеннее, формы обрели некую законченность, а в рисунке губ появилась жёсткость.

Первым делом Летиция подошла к вдовцу, выразила сочувствие:

— Дон Луиджи, крепитесь. Знаете, как я относилась к Лизе: мы любили друг друга и часами могли болтать о каких-нибудь пустяках. Мне её будет не хватать. — А потом добавила: — И почту за честь, если захотите, чтобы я стала крестной матерью для новорождённого.

— О, синьора Барди, ваша доброта не знает границ...

И она одной из первых кинула пригоршню земли на опущенный в яму гроб. Подняла глаза и увидела Софиана. Дрогнула ресницами и прикрыла веки, вроде подавляя волнение. А придя в себя, совершенно уже спокойно, церемонно склонила голову. Он ответил ей соответствующим поклоном. Так стояли они друг против друга, озарённые летним солнцем, а могильщики между ними энергично шуровали лопатами.

На обратном пути с кладбища Дорифор и Барди оказались рядом. Первой заговорила дама:

— Как вы поживаете, дон Феофано?

— Слава Вседержителю, сносно.

— Знаю, что женаты и растите ребёнка...

— Дочь Гликерью.

— ...ваша мастерская — лучшая в столице...

— Нет, одна из лучших.

— ...что намереваетесь расписывать у нас новый храм...

— Да, намереваюсь. Но не новый, а старый, перестраиваемый заново.

— Ив Галате станете бывать часто?

— Думаю, не редко.

— Заходите в гости.

— Благодарен за приглашение, но боюсь потревожить вашу светлость. Сплетни поползут...

— Э-э, не злите меня, мессир. Если я зову, значит, понимаю, чего хочу. Что ещё за сплетни? Я вдова, женщина свободная, и имею право принимать кого бы то ни было.

— Но зато у меня семья.

У Летиции вырвался смешок: