Михаил Казовский - Страсти по Феофану

— Вы какой-то робкий. Строгая супруга?

— Не хотелось бы её огорчать.

— О, синьор живописец, не тревожьтесь напрасно: мы не станем с вами делать ничего предосудительного. Просто посидим, посудачим, вспомним юность... Покажу вам мою Томмазу...

— Я приду обязательно, сударыня.

— Вот и славно, договорились.

Про себя же Сорфиан произнёс: «Нет, ноги моей не будет у тебя в доме. Потому что знаю, чем у нас потом дело кончится. Потому что знаю — не устою. Потому что устоять — невозможно».

Город Каффа (Феодосия), расположенный на южном берегу Крыма (а по-гречески — Тавриды), был ещё одной колонией Генуи. Много раз город пытались захватить монголо-татары, но, поскольку не имели огнестрельного оружия и флота, не смогли. Перевалочный пункт на торговом пути из Московии, Средней Азии и Орды в Византию и вообще в Средиземноморье, он имел крепкие позиции, а его консул — Лукиано ди Варацце Монтенегро — по богатству и силе превосходил консула Гаттилузи. В 1364 году тот отпраздновал сорокапятилетие, десять из которых возглавлял факторию и четыре пребывал во вдовстве. И когда, посещая Галату (по пути в Геную), познакомился с Летицией Барди, тут же загорелся идеей на ней жениться. Эта мысль показалась здравой и дону Франческо. Он сказал:

— Лично я не против, дорогой Лукиано. Разница в годах между дочерью и тобой совершенно меня не смущает. О твоих богатствах, россыпях индийских алмазов и цейлонского жемчуга, ходят легенды... Лишь бы дочка не ответила «нет». У неё характер — дай Боже. Вся пошла в покойную мамочку — и чем старше становится, тем похожести больше. Так что приготовься к отказу.

— Ты с ней поговори по-отцовски, вразуми и наставь, — посоветовал Монтенегро — человек громоздкий, ростом под потолок, и с густым рокочущим басом.

— О, какое там — «по-отцовски»! — отмахнулся галатец с кисловатой улыбкой. — И в девичестве слушала меня редко, еле уломал в своё время выйти за Пьеро Барди. А теперь и подавно — ни морально, ни материально от родителя не зависит. Право имеет действовать по-своему.

— Всё ж таки попробуй. Я поеду обратно не позднее октября месяца. И желал бы услышать принятое вами решение. Если мы поладим, то уже в феврале будущего года, как закончится траур по её супругу, можно соединить наши судьбы.

— Сделаю попытку. Если не получится — уж не обессудь.

Разумеется, поначалу молодая вдова только рассмеялась:

— Замуж? В Каффу? К чёрту на рога? Этого ещё не хватало!

А слова Гаттилузи о могуществе ди Варацце, о его сокровищах и дворцах не произвели никакого впечатления. Более того, разозлили:

— Сам подумай, папа: через десять лет он вплотную приблизится к пожилому возрасту. Ну, а мне будет только тридцать семь. Что прикажешь делать? Заводить кого-то на стороне? Это не в моих правилах, доброй католички. А похоронить себя заживо в самые цветущие годы не хочу совершенно. Даже при этом купаясь в роскоши.

Дон Франческо ответил:

— Миллионное состояние никогда лишним не бывает.

— Ах, оставь. Мой печальный брак с Пьеро Барди научил меня многому. В частности, простой истине, что не в деньгах счастье.

Консул тоже нахмурился:

— Только чушь не надо пороть и нести банальности. Ты уже не ребёнок. У тебя растёт дочка. Надо позаботиться о себе и о ней.

— Неужели нашего состояния нам не хватит?

— Ситуация непростая. Императора настраивают против нас. Если он опять повысит пошлины на ввоз, мы окажемся на краю банкротства.

— Но ведь может и не повысить?

— Да, конечно. Только почему не подстраховаться? Дай теперь согласие, а потом, к февралю, видно будет. Подтвердишь помолвку или разорвёшь. Дело-то житейское.

— Я подумаю.

Встреча с Феофаном на кладбище сильно подорвала позиции дона Лукиано в умонастроениях женщины: прежняя любовь снова разгорелась, на каком-то уже другом, качественно новом уровне. Софиан сделался иным — говорил неспешно, просто и солидно, с той заметной долей уверенности в голосе, отличающей зрелого мужчину от юноши. Да и внешне он похорошел: худощавость и угловатость исчезли, мышцы наросли на плечах и шее, борода начала курчавиться гуще, впрочем, не скрывая ямочки на щеке. Добрая семейная жизнь очень облагораживает супругов. Несчастливая быстро старит...

Но художник в гости не заходил. По докладам служанок, дочке Гаттилузи было известно, что племянник Никифора приступил к работе над фресками во второй половине сентября. И ему помогал рыжий подмастерье, смешивая краски, моя кисти. Приходили в Галату затемно, уходили в сумерках. Каждый день, даже в воскресенье. При таком напряжённом ритме у него не было возможности посещать Летицию. А она томилась, думала о нём, иногда ругая, но чаще призывая Деву Марию посодействовать их встрече. Наконец, не выдержала и сама пошла к церкви Входа в Иерусалим.

На дворе стояло раннее утро — тёплое по-летнему, несмотря на первые числа октября (как по-русски говорят — «бабье лето»), на деревьях желтели листья, опадали, сыпались под ноги, а над головой, в чистом, не запятнанном облаками небе, беспокойно кружили птицы, постепенно сбиваясь в клинья, чтобы улететь на зимовье в Африку.

Крест на главной луковке храма загорался золотом от лучей восходящего солнца.

Барди торопливо прошла в воротца и остановилась у открытых дверей, не решаясь заглянуть внутрь. На пороге появился рыжий подросток, лет тринадцати-четырнадцати, в перепачканном красками переднике. Удивлённо кивнул и проговорил:

— Ваша милость кого-то ищет?

Женщина спросила:

— Тут ли Дорифор?

— Да, хозяин здесь, — и закинул подбородок, посмотрев наверх, — на лесах, под куполом.

— Не попросишь ли его, чтобы снизошёл?

— Если честно, то не решаюсь. Он ужасно сердится, если потревожишь его в момент вдохновения. Краски подаю молча. И стараюсь так ступать, чтобы доски при ходьбе не скрипели.

— А когда будет перерыв?

Тот пожал плечами:

— Наперёд не знаю. Может, через час, если не заладится, может, через два. А на той неделе так и не спустился ни разу до сумерек — даже не обедал. Говорил, что будто себя не помнил — целый угол расписал за один присест.

Итальянка расстроилась:

— Вот ведь незадача! Мне-то ждать его тоже не с руки. Но и отвлекать не смею. Видимо, зайду в следующий раз. — И уже повернулась к воротцам, чтобы уходить, как услышала голос Феофана:

— Погоди, Летиция, не спеши, останься.

Оглянулась и увидела стоящего на ступеньках Софиана — борода и лицо в разноцветных кляксах, рукава рубашки чуть ли не под мышки закатаны, фартук тоже весь заляпанный; тряпкой тёр грязные ладони, улыбался в усы, щурился от солнца. Снова произнёс:

— Что сказать хотела?

Дочка Гаттилузи ответила: