Михаил Казовский - Страсти по Феофану

Так бесславно окончил жизнь грозный воевода Мамай.

Так на месте его оказался Тохтамыш, более суровый и более дерзкий. Видя страшную силу, шедшую из Сарая, хану присягнули на верность и литовец Ягайло, и крымчане-генуэзцы. (А ещё раньше выражали лояльность русские — по указу Дмитрия ездили в Орду на поклон киличеи-послы — Толбуга и Мокшей). Хан вернулся на Волгу удовлетворённый, и никто не знал, что ещё у него на уме.

Между тем, проезжая из Константинополя в Нижний, оказался при дворе Московского князя инок Малахия Философ. По заданию епископа Дионисия, вёз он две чудотворные иконы — Богородицы Одигитрии (первую в церковь Святого Спаса, а вторую в соборную церковь в Суздале). И поведал страшную историю.

Оказалось, что ещё в сентябре 1379 года, на пути из Крыма в Царьград, лжемитрополит Михаил-Митяй неожиданно умер. Вроде от сердечного приступа, но ходили слухи, что его отравили свои же. Русское посольство, прибывшее на генуэзском судне в Галату, тайно похоронило тело. И решило пойти на подлог: Кочевин-Олешеньский с друзьями разыскал в сундуке у покойного чистый пергамент с оттиском княжьей печати и составил липовую хартию-прошение от лица Дмитрия Ивановича к Патриарху Макарию — вроде князь ратует не за Михаила, а за архимандрита Пимена Переяславского. Рассуждали так: лучше сделаем митрополитом другого, чем вернёмся с пустыми руками! Только сунулись с подделкой в Синод, как столкнулись там с двумя своими недругами — Киприаном, прибывшим из Киева, и с самим Дионисием, прибывшим из Нижнего.

Началась борьба. Киприан и Дионисий выводили своих противников на чистую воду, те не столько оправдывались, сколько подкупали членов Синода. Денег не хватило, пришлось занять у генуэзцев.

Всё бы ничего, и решение о благословении Пимена новым митрополитом Киевским и Всея Руси было почти готово, как в столице Византии снова произошла смена власти. Император Иоанн V, свергнутый своим сыном несколько лет назад, осадил Константинополь при поддержке венецианцев и турок. Сын Андроник бежал в Галату, а отец вернул себе трон. И сместил с патриаршего престола Макария.

Новым патриархом избрали Нила, ничего не смыслившего в русских делах. Разбирательство пошло по новому кругу: Киприан и Дионисий жаловались на липовую хартию, а послы подкупали Синод по второму разу. Чаша весов склонялась в пользу Пимена. Испугавшись за свою жизнь, Киприан бежал из города. Неожиданно для всех к Патриарху в это время пробился член Синода, ранее болевший и поэтому не подкупленный русскими, и отдал свой голос в пользу Киприана. В результате решение было принято компромиссное: Киприан остаётся митрополитом Малой Руси и Литвы, ну а Пимен — митрополитом Великой Руси; если кто-то из них умрёт, то оставшийся в живых станет митрополитом Киевским и Всея Руси.

Русское посольство собиралось прибыть на родину на исходе лета 1381 года. Дионисий остался в Константинополе — добиваться отмены несправедливого, с его точки зрения, решения...

Этот рассказ Малахии Философа совершенно потряс Дмитрия Донского. Он, во-первых, очень расстроился из-за гибели друга — Михаила-Митяя (да ещё, судя по всему, насильственной гибели). Во-вторых, возмутился действиями русского посольства. Кто такой Пимен? Кто его звал в митрополиты? Почему пошли на подлог, против воли князя? В-третьих, русская церковь вновь находилась без архипастыря, что весьма удручало повелителя Москвы.

Кое-как справившись с унынием, он поехал советоваться со своим новым духовником — Фёдором Симоновским, доводившимся племянником Сергию Радонежскому. Тот сказал однозначно — надо звать на митрополичий престол Киприана. Поразмыслив несколько дней, Дмитрий согласился. И велел Фёдору возглавить посольство в Киев... В общем, Пасху 1381 года давний доброжелатель Феофана Грека — Киприан — праздновал в Москве. У художника появился шанс быть прощённым и благополучно вернуться в Серпухов, а затем, вероятно, в столицу.

Впрочем, Маша его не ждала. И давно покинула прежние серпуховские палаты. Дело вышло следующим образом.

Князь Владимир Андреевич не единожды пытался примириться с супругой, но Елена Ольгердовна, гордая литовка, на уступки не шла. А в конце очередного неприятного разговора сказала: главное условие — этой негодяйки в нашей вотчине больше не должно быть. Муж ответил согласием. И, недолго думая, приобрёл для любовницы двор в Москве, за Китай-городом, на довольно уютной улочке, где располагался в том числе и Симонов монастырь. Поздней осенью 1380 года женщина с ребёнком туда переехала. А спустя какое-то время Дмитрий заговорил об этом с двоюродным братом. Он спросил насмешливо:

— Правду бают, будто бы завёл себе любушку на торговой стороне? Ай да хват! Хороша собою?

Серпуховский князь без особого желания произнёс:

— Ты ея видал... Помнишь, ездили всем миром на моление в Троицкую пустынь? Был со мной иконник из греков. Вот его жена.

У Донского хитро прищурился левый глаз:

— Как, тот самый Грек, что бежал из-под конвоя в Ярославле? Уж не ты ли ему помог?

— Что ты, братец, как можно думать?..

— Я не о побеге. А наоборот, уж не ты ли подстроил, что его заподозрили в дружбе с Ванькой Вельяминовым? Сам подвёл постылого мужа под монастырь?

Покраснев, тот ответил хмуро:

— Вот ещё чего не хватало... даже не держал в мыслях...

— Нет, сознайся, милый, сознайся!

— Говорю: совпадение, больше ничего.

— А Елена Ольгердовна знают? Чай, считают тебя образцом добродетели, преданным супругом? Вот ужо открою ей глаза на твои делишки!

Но Владимир Храбрый махнул рукой:

— Ты шутить изволишь, а моё сердце — знаешь, как болит? И Елену люблю, и Марию. Каждую по-разному, но люблю. Не могу без них. Как быть?

Посерьёзнев, Дмитрий посоветовал:

— Брось чудить и остепенись. Пошалил — и будя. Ты ведь не простой горожанин, а князь, мой двоюродный брат — и, случись что со мною, опекун маленького Васи. Надо ж понимать!

— Понимаю, конечно. Только сердцу-то не прикажешь, нет.

— Ты — обязан. А иначе поссоримся.

— Обещаю бросить.

Но с разрывом не торопился, ездил к Маше часто и не заговаривал о плохом, пользуясь сумятицей — вестью о кончине Михаила-Митяя и призывом Киприана в митрополиты. Дотянул до начала лета 1381 года. Дальше медлить уже было неприлично. И, хватив для верности фряжского вина, поскакал на последний разговор.

Новгородка встретила его, как всегда, приветливо, ласково, предложила вначале сесть за стол, а потом уж перейти в спаленку. Храбрый же стянул её руки со своих плеч и сказал чужим, хриплым голосом:

— Ни к чему, Маруся, не надо. Мы должны объясниться.

— Что-нибудь стряслось? — испугалась она.

— Да, само собою. Не могло не стрястись... рано или поздно... — Он помял пальцами виски. — Слухи о моих гостеваниях у тебя доползли до Димитрия. Он меня ругал, унижал, высмеивал... Обязал одуматься и порушить нашу с тобой любовь. А иначе отлучит от двора.