Михаил Казовский - Страсти по Феофану

Год спустя вспыхнул неожиданный роман между дочерью Софиана и Даниилом. Не остановила влюблённых даже разница в возрасте — богомаз был моложе гречанки на восемь лет. Поначалу встречались тайно, но, как говорится, шила в мешке не утаишь, и родитель узнал о беременности Гликерьи. Первым порывом Феофана было отдубасить похотливого новгородца, но потом он сказал: «Хорошо, пусть женится». Тут уже на принцип пошла молодая женщина: дескать, подобной жертвы она не хочет и не станет ломать парню жизнь. «Кто кому сломал жизнь? — возмущался отец. — Без него ты имела хоть какие-то шансы выйти замуж. А теперь, с ребёнком, кто тебя возьмёт?» — «Никого мне не надо, — отвечала она спокойно. — Я довольна тем, что произошло. Так жила бы до скончания века одна, а теперь хотя бы рожу дитя — твоего внука или внучку. Будет, о ком заботиться — и тебе, и мне». — «Нет, с Данилкой поговорю всё равно». — «Папа, умоляю, не делай этого! Дай нам разобраться самим».

Всё-таки выяснение отношений у наставника с подопечным состоялось. Феофан уже не кипел и держал себя в рамках, но металл в голосе иногда проскальзывал. Дорифор спросил:

— Что намерен делать, Даня? Речь не о деньгах, я смогу прокормить дочь и внуков. Речь идёт о чести опороченной девушки.

Тот стоял нахмуренный и недружелюбно сопел. А потом сказал:

— Дело не во мне, а в Гликерье.

— То есть как? — удивился Грек.

— Предлагал ей замуж за меня идти много раз. Но она не хочет.

— Из-за возраста твоего?

— Ну, само собою. Думает, со временем разлюблю ея. И начну с другими гулять, заведу новую семью. Говорит, что потом ей меня терять будет много горше, нежели теперь.

— Ишь какая! Гордая, как я.

— А по мне, так чего загадывать? Жизнь, она большая, и вперёд ея никто не распишет. Кроме Бога. Если нам теперь вместе хорошо, расставаться глупо. А затем уж посмотрим.

Софиан улыбнулся:

— Вот и ладушки. Коли всё упёрлось в Гликерью, можешь не сомневаться: под моим нажимом не устоит.

— Ну, а я буду просто счастлив сделаться твоим зятем, Феофан Николаич.

— Значит, порешили.

Но беседа с дочерью вышла напряжённая. Молодая дама поначалу обиделась, что отец всё-таки вмешался в их размолвку с Чёрным, о замужестве слышать не хотела, утверждая, что из двух стыдоб — сделаться сознательно матерью-одиночкой или престарелой супругой при мальчишке-муже — выбирает меньшую. Дорифор ответил:

— Понимаю, что твоё душевное равновесие чрезвычайно важно. Но пора озаботиться и не о себе только.

— А о ком? О твоём добром имени?

— Да при чём тут я! Есть ещё один человек, больше всех заинтересованный в этой свадьбе.

У Гликерьи округлились глаза:

— Не пойму, про кого толкуешь.

— Вот о нём, — и художник указал пальцем на её живот, — или же о ней. Каково дитю будет без отца? Сколько мук придётся ему терпеть? А обидные прозвища — «незаконный», «пригульный», да и просто «ублюдок». На Руси внебрачные дети не в почёте. Их лишают наследства, не дают званий и чинов, даже отчеств. Не Данилке, нет, но ребёночку невинному ты заранее поломаешь жизнь.

Пригорюнившись, будущая мама сказала:

— Да, ты прав, отец. Надо брать в расчёт не свою, но его судьбу. Потерпеть во имя счастья младенца.

— Вот и умница. — Софиан поцеловал её в лоб. — Я пойду, договорюсь о венчании. Надо провести обряд побыстрее, потому как невеста с заметным пузиком — странное явление, согласись.

Церемонию провели в середине сентября 1388 года, а в конце февраля появился на свет новый потомок Феофанова рода, при крещении получивший имя Арсений. Повторял черты деда и смотрел из люльки серыми взрослыми глазами, точно маленький Иисус на иконах Грека. В год уже пошёл, в полтора говорил многие слова и любил качаться на деревянной лошадке, сделанной для него самим Софианом (богомаз не забыл столярного ремесла, навыки которого получил у дяди Никифора). Тут как раз, в первых числах осени 1390 года, и приплыл из Москвы нарочный монах от митрополита — с приглашением Дорифору перебраться жить и работать в Белокаменную. Живописец ответил радостным согласием. Но сказал, что сумеет переехать не раньше марта: надо завершить все дела в Нижнем, дом продать и подворье с мастерской, уложить вещи; да и внук подрастёт чуть-чуть, сделается крепче. Так и договорились.

Жизнь княгини Елены Ольгердовны складывалась сложно. Будучи в шестнадцать лет выданной за Владимира Андреевича, первых детей не смогла выносить до конца, родила сына Фёдора только в двадцать два, дочь Анастасию в двадцать четыре, но и те преставились во младенчестве. После примирения с мужем снова оказалась беременной и за восемь последующих лет родила ему четверых мальчиков — Иоанна, Симеона, Андрея и Ярослава. Князь периодически ей изменял, после каялся, обещал больше не вести себя легкомысленно и дарил кучу драгоценностей. А литовка смирилась с участью хоть и главной, но не очень любимой жены у него в гареме. Занималась детьми и по-прежнему каждый год выезжала на моление в Троицкую пустынь — к Сергию Радонежскому. Вот и все её «развлечения», если разобраться.

Нет, один мужчина, кроме супруга, был ей очень приятен. Как увидела его в первый раз, так и ощутила сладкий холодок в самом сердце: ах, какой пригожий и умный, обаянию лица радуется глаз, а красивые и складные речи ублажают ухо. Князь Владимир Андреевич был хотя и молодцеватее, и ретивей, но проще в мыслях, кроме воинского и постельного дела ничего не умел. А Елена Ольгердовна, в доме отца воспитанная на книжных премудростях, ставила учёность выше физических доблестей. И беседы со своим тайным сердечным другом доставляли княгине немалое удовольствие. Но она и помыслить не могла ни о чём большем. Даже самой себе (уж не говоря о духовнике — Афанасии Высоцком) не желала признаться, что какой-то сторонний человек ей не безразличен. Добрая христианка, женщина ни разу не нарушила ни одну из библейских заповедей. А тем более что у этого мужчины были сын и молодая жена... Совершенно верно: звали её симпатию Феофан Грек.

Смешанное чувство испытала она от известия об измене мужа с новгородкой Марией. Вместе с брезгливостью отчего-то шевельнулось внутри ехидство: Дорифор теперь собрат её по несчастью, оказался рогатый, выбрал себе в спутницы пошлую бабёнку. А спустя два года с горечью отвечала на письмо Софиана, где он спрашивал о судьбе жены и Николеньки, — как сгорели те при ужасном набеге Тохтамыша...

Больше богомаз и княгиня не писали друг другу.

После смерти Донского переехала с детьми из Серпухова в Москву, в Кремль, во дворец Храброго, находившийся за алтарной частью Архангельского собора. С юными Василием Дмитриевичем и Софьей Витовтовной завязала добрые отношения, но особенно тесно сошлась с вдовствующей великой княгиней — Евдокией Дмитриевной Суздальской. Та была такой же ревностной православной, строго соблюдала посты, ездила молиться в дальние и ближние обители, возводила церкви, жертвовала деньги детским приютам. И сама не принимала постриг только потому, что хотела вначале поставить на ноги младших своих детей — малолетних Константина, Софью, Анну, Анастасию и Марью.