Бернард Корнуэлл - Столетняя война

Лук был прекрасен. Тисовое дерево, из которого его сделали, росло в южной стране, где солнце сияет живее и ярче. На лук пустили цельный ствол тонковолокнистой древесины без единого сучка. Хук провел рукой по плавно расширяющемуся древку, ощущая пальцами тончайшие неровности, оставленные скобелем мастера. Лук был новым: заболонь, из которой делали внешнюю часть цевья, со временем примет медовый оттенок, а пока она оставалась белой, как грудь Мелисанды. Для внутренней же части бралась ядровая древесина цвета спелого желудя — как лицо Мелисанды, — и лук казался сделанным из точно подогнанных полос, белой и коричневой, хотя в действительности цевье было вырезано из цельного тисового ствола на стыке ядра и заболони.

«Господь сотворил лук, как сотворил мужчину и женщину», — сказал когда-то Нику пришлый священник в родной деревне. Господь сделал заболонь и ядро единой плотью, и такое слияние делало боевой лук воистину смертоносным. Темная жесткая сердцевина на внутренней части лука не поддавалась сжатию и при натяжении тетивы стремилась выпрямиться; светлая заболонь на внешней стороне свободно изгибалась дугой, зато, подобно сердцевине, норовила сразу же расправиться, и как только тетиву отпускали, заболонь упруго возвращала цевье в прежнее положение. Гибкий хребет тянуло разжаться, жесткая основа его подталкивала, и стрела неслась навстречу цели.

— Для какого ж силача это делали? — с сомнением произнес Венабелз. — Посох для Голиафа, а не лук! О чем только думал мастер?

— Наверное, не хотел укорачивать цевье, — предположил Ник. — Чтобы не портить красоту.

— Ну, парень, если сможешь его натянуть — он твой. Наручи вон там. — Винтенар указал на груду роговых щитков, потом кивнул в сторону бочонка с пенькой: — А тут тетива.

Шнуры, предназначенные для тетивы, слегка липли к пальцам: чтобы уберечь от влаги, пеньку покрывали копытным клеем. Отобрав пару длинных шнуров, Ник на одном завязал концевую петлю и закрепил ее на нижнем наконечнике лука, а затем, изо всех сил согнув древко и отмерив нужную длину, завязал петлю на другом конце шнура и, вновь согнув лук, накинул петлю на верхний наконечник. Середина шнура, которая будет ложиться в роговую насадку на хвосте стрелы, уже была обвита дополнительным слоем пеньки, чтобы усилить тетиву там, где она соприкасается со стрелой.

— Теперь пристреляться? — с готовностью предложил Венабелз.

Дружелюбный и общительный, он состоял на службе у коменданта Тауэра и всегда не прочь был поболтать с любым, кто согласится послушать рассказы о давних битвах.

Винтенар выбрался из подвала и бросил мешок со стрелами на полоску травы у выхода. Хук тем временем завязал на левой руке наруч, предохраняющий внутреннюю часть запястья от удара тетивой.

Где-то раздался вопль и тут же стих.

— Брат Бейли за работой, — объяснил Венабелз.

— Брат Бейли?

— Бенедиктинец, пыточных дел мастер на королевской службе. Добывает истину из очередного бедолаги.

— Меня тоже хотели пытать в Кале, — кивнул Хук.

— Кто?

— Священник.

— Неугомонные ребята, им только дай кого-нибудь помучить. Никогда этого не понимал. Сами говорят, что Бог тебя любит, и тут же вытряхивают из тебя последние кишки. Если станут пытать — лучше говори правду.

— Я и так говорил правду.

— Не всегда помогает. — Винтенар мотнул головой в ту сторону, откуда вновь донесся приглушенный вопль. — Тот бедолага, поди, тоже не врет, да только брат Бейли любит лишний раз убедиться, чтоб уж без сомнений. Ну, лук пробовать будем?

Хук воткнул десятка два стрел в землю перед собой. На полоске травы у гниющей копны сена, за сотню шагов, установили выцветшую и изрядно побитую мишень вдвое шире среднего человека. В другое время по такой цели Хук не дал бы ни единого промаха, однако первые стрелы из нового лука наверняка полетят мимо.

Лук сначала нужно научить гнуться. В первый раз. Ник напряг лук совсем слабо — стрела едва долетела до мишени, — затем с каждым разом натягивал тетиву все больше, отводя руку почти до лица и все же избегая сгибать цевье в полную силу. Он пускал стрелу за стрелой, выясняя повадки нового лука и приучая его к себе, и лишь через час, оттянув тетиву к уху, впервые напряг лук во всю мощь.

Хук не замечал, что улыбается. Лук был прекрасен — в нем сливалась воедино красота тиса и пеньки, перьев и шелка, стали и ясеня, человека и оружия, чистейшей мощи, своевластного движения, отправляющего стрелу в полет после того, как истертые грубой пенькой пальцы отпустят тетиву. Последняя стрела вспорола воздух и, пройдя сквозь пробитый стрелами центр мишени, зарылась в сено по самые перья.

— Не в первый раз лук держишь, парень, — усмехнулся Венабелз.

— Точно, — подтвердил Ник. — Давно не стрелял, пальцы стер.

— Ничего, снова загрубеют, — откликнулся винтенар. — Если тебя не казнят, может, перейдешь к нам?

В Тауэре жизнь неплохая. Кормят вкусно и сытно, служба не в тягость.

— Я бы не прочь, — рассеянно кивнул Ник, прислушиваясь к луку.

Несмотря на опасения, что несколько недель пути убавят сил и притупят навык, сейчас он натягивал лук легко, отпускал тетиву мягко и целился точно — как и прежде. Лишь слегка ныли плечо и спина, да стерлись в кровь два пальца. Он внезапно понял, что счастлив, и от неожиданности застыл на месте, не отводя взгляда от мишени. Святой Криспиниан вывел его на солнечный свет, дал ему Мелисанду!.. Правда, его еще числят преступником вне закона. От этой мысли счастье слегка потускнело. Случись ему встретить сэра Мартина или лорда Слейтона, его тотчас же призовут к ответу и, вероятнее всего, повесят.

— А теперь давай на скорость, — не унимался Венабелз.

Хук, воткнув в землю еще пучок стрел, вспомнил дымную, полную воплей ночь, когда латники в мерцающих доспехах вступали сквозь брешь в Суассон, а он все стрелял и стрелял, не думая и не целясь. Из нынешнего лука, хоть и более тугого, стрелы летели так же часто. Ник, как и тогда, не задумывался, просто отпускал тетиву, брал следующую стрелу, накладывал на цевье, поднимал лук, натягивал и вновь отпускал — дюжина стрел пронеслись над полоской травы и одна за другой вонзились в мишень не больше чем на ширину ладони друг от друга.

— Двенадцать, — послышался сзади веселый голос. — По одной на каждого апостола.

Хук обернулся. На него глядел круглощекий священник с легким пухом белых волос вокруг оживленного лица. В одной руке он держал кожаную сумку, другой твердо сжимал локоть Мелисанды.

— Ты, должно быть, мастер Хук, кто ж еще! Я отец Ральф. Можно выстрелить? — Священник положил сумку, отпустил Мелисанду и попросил: — Не откажи, дай попробовать! В юности я стрелял!

Ник передал священнику лук. Как бы ни был крепок сложением отец Ральф, раздобревший от спокойной жизни, натянуть тетиву ему удалось лишь на ширину ладони, дальше цевье задрожало от усилия. Отец Ральф помотал головой.