Бернард Корнуэлл - Столетняя война

— И еще он сказал, что ты человек стоящий, — не дал ему опомниться сэр Джон. — Ты такой же, как сеньор д'Анфер. Жильбер, мессир де Ланферель, человек стоящий. Он негодяй — и при этом обаятелен, умен и ловок. Он говорит по-английски! — удивленно добавил сэр Джон, словно считал такое умение странной причудой. — Когда-то в Аквитании его взяли в плен и держали в Суффолке до получения выкупа. Три года. Выпустили десять лет назад, и наверняка по Суффолку сейчас бегает куча его отпрысков. Он единственный боец, которого я не смог победить на турнире.

— Все говорят, что вы никогда не проигрывали! — запротестовал Хук.

— А я ему не проиграл, — улыбнулся сэр Джон. — Мы бились, пока оба не обессилели. Говорят тебе, он хорош!.. Правда, я все-таки взял верх.

— Как так? — заинтригованно спросил Хук.

— Он поскользнулся. И я отступил, дал ему время встать.

— Зачем?

Сэр Джон рассмеялся.

— На турнире, Хук, полагается выказывать рыцарское благородство, обходительность там важна не меньше, чем умение биться. Но то на турнире, не в бою. Поэтому если встретишь Ланфереля в битве — предоставь его мне.

— Или стреле.

— Он может себе позволить лучшие доспехи, Хук. На нем будет миланская броня, только стрелу затупишь. Ланферель тебя убьет и даже не заметит. Оставь его мне.

В голосе командующего Хук уловил что-то вроде уважения.

— Вы им восхищаетесь?

— Да, — кивнул сэр Джон. — Но если придется его убить, меня это не остановит. А что он отец Мелисанды… У него бастардов пол-Франции. Побочные отпрыски не считаются высокородными — ни его, ни мои.

Хук кивнул и нахмурился.

— В Суассоне… — начал было он и замолчал.

— Говори.

— Он наблюдал, как издевались над лучниками! — яростно выговорил Хук.

Командующий облокотился на поручень.

— Мы называем себя рыцарями, Хук, и даже ведем себя по-рыцарски. Приветствуем врагов перед поединком, галантно принимаем их поражение, прикрываем вражду шелками и бархатом — считаем себя благороднее всех в христианском мире. — Сэр Джон невесело глянул на лучника ярко-синими глазами. — А в битвах, Хук, нет ничего, кроме крови, ярости, жестокости и убийств. Господь отвращает от них Свое лицо.

— Над лучниками измывались уже после битвы.

— Боевая ярость опьяняет. И проходит не сразу. Отец твоей девушки — враг. Им можно восхищаться, но он опасен не меньше меня. — Усмехнувшись, сэр Джон похлопал Ника по плечу: — Оставь его мне, Хук. Я его убью. И приколочу его череп у себя в замке.

Поднялось сияющее солнце, которое прогнало тени и осветило нормандский берег — тонкую полоску белых утесов под зеленым травяным покровом. Весь день до самого вечера корабли шли к югу, ветер пенил белые гребни волн и наполнял паруса. Сэр Джон, сгорая от нетерпения, не сводил глаз с земли и уговаривал капитана подойти ближе к берегу.

— Скалы, мой господин, — коротко отвечал тот.

— Нет здесь скал! Ближе, еще! — Командующий высматривал на утесах соглядатаев, которых могли поставить наблюдать за флотом, однако никаких всадников, скачущих к югу вровень с движением кораблей, на берегу не было. Разбросанные по морю рыбацкие лодки по-прежнему мелькали перед английскими судами, а те уже огибали широкий меловой мыс, входили в залив и, повернувшись против ветра, становились на якорь.

В широком и плохо защищенном заливе вздымались высокие волны, от которых нос «Цапли» резко качался вверх-вниз. Хотя берег здесь подступал совсем близко, едва ли на расстояние двух лучных выстрелов, с корабля удавалось разглядеть лишь кромку белого прибоя перед полосой заболоченной земли, за которой вздымался крутой, густо поросший лесом холм. Хотя кто-то сказал, что здесь устье Сены — реки, ведущей в глубь Франции, Ник не увидел ничего похожего на реку. На юге тянулась еще одна береговая полоса, издали почти неразличимая. Отставшие корабли, вслед за передними огибая мыс, присоединялись к флоту, и вскоре в заливе стало тесно.

— Normandie [70] Нормандия (фр.). сказала Мелисанда, глядя на берег.

— Франция, — отозвался Хук.

— Normandie, — повторила Мелисанда, словно разница казалась ей существенной.

Хук вглядывался в деревья, пытаясь угадать, скоро ли появятся французы. Любому, кто заметил в море английские корабли, было ясно, что они причалят в здешнем заливе, больше похожем на каменистую бухту. Так почему же французы не пытаются остановить вторжение сразу же, на берегу? Однако у кромки леса не появилось ни единой фигуры — ни конной, ни пешей, лишь кругами поднимался в небо ястреб да носились над волнами чайки.

Шлюпка доставила сэра Джона на борт «Королевской Троицы», где моряки уже прикрепляли к бортам белые щиты с крестом святого Георгия. С других сторон к флагману подходили еще шлюпки — командующие собирались на военный совет.

— Что с нами будет? — спросила Мелисанда.

— Понятия не имею, — признался Хук.

Ему достаточно было того, что он шел на войну вместе с людьми, которых успел полюбить, и его сопровождала Мелисанда, которую он тоже любил. Впрочем, временами он подозревал, что, попав в родные края, она может от него уйти.

— Ты почти дома, — напомнил он ей, отчаянно желая, чтобы его разубедили.

Девушка помолчала, вновь и вновь окидывая взглядом деревья и болотистый берег.

— Дом был там, где maman [71] Мама (фр.). ,— в конце концов сказала она. — А где он сейчас — не знаю.

— Со мной, — неловко выговорил Хук.

— Дом там, где спокойно, — ответила Мелисанда.

Ее глаза отливали серым, как крыло цапли, скользящей над каменистым берегом к дальней низине. На палубе «Цапли» пажи чистили доспехи латников песком и уксусом, чтобы убрать ржавчину и добиться блеска, а потом вощили каждую пластину. Рядом с горшком пчелиного воска, открытым по приказу Питера Годдингтона, устроились и стрелки, чтобы навощить луки.

— Мать тебя изводила? — спросил Ник у Мелисанды, шерстяным лоскутом втирая воск в цевье.

— Изводила? — удивилась Мелисанда. — Зачем?

— Ну, некоторым и причин не нужно… — Хук вспомнил собственную бабку. — А у меня отец был жестокий.

— Значит, ты должен быть добрым. — Девушка, явно о чем-то вспомнив, нахмурилась.

— Ты что?

Она пожала плечами.

— Когда меня отдавали в монастырь… Еще перед тем… — запнулась она.

— Говори, не бойся.

— Отец… Он позвал меня к себе. Мне было тринадцать… Может, четырнадцать… — Голос ее снизился до шепота, она не сводила глаз с Хука. — Он велел мне снять всю одежду, и я стояла перед ним… nue … [72] Нагая (фр.). Он меня обошел со всех сторон и сказал, что никакой мужчина меня не захочет. — Девушка помолчала. — Я думала, он собирается…

— Но он не стал?..

— Нет, — быстро ответила Мелисанда. — Он погладил мне… épaule , — она вновь запнулась, вспоминая слово, — плечо, да. Он был весь… как сказать… frissonnant … [73] Дрожащий (фр.). — Девушка вытянула руки и помотала кистями.