Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

Мальчишки распахнули ворота – и путники выехали в искрящийся изморозью и свежим настом, ослепительно-белый мир.

– Далеко от тебя до Уны, Курдяп? – поинтересовался Кудеяр, когда они с селянином углубились в густой бор из многоохватных сосен.

– До вечера там будем, боярин, – пообещал старик. – Ближе дня пути в краях наших не строятся. К чему локтями толкаться-то? Коли выселки, так выселки. День-два верхом али на лодке.

– Много там пашни в деревне? Али как у вас, огород в загородке?

– Какая у нас пашня, боярин? – тяжко вздохнул Курдяп. – Лето-то – с гулькин клюв всего. Огородик мы, понятно, распахиваем, да токмо окромя репы, капусты да моркови у нас ничего сажать не стоит. Хлеб – он ведь как? Созрел – ты с урожаем. Мороз ударил не ко времени – ты с голоду пухнешь. А капуста: какой кочан до холодов нарос, тот и уберешь. Плохое лето – маленькие кочажки, хорошее – так и в полпуда весом иной раз вызревают. И с репой то же самое. Она в земле и заморозок пересидеть умеет, и собираешь, сколько наудачу наросло, а не ко сроку урочному.

– Я смотрю, куриц у тебя тоже всего пять штук при десяти коровах?

– Травы мы, боярин, на полянах и наволоках при любом лете всяко накосим, ан при малом снеге еще и на выпас скотину выгоним, – объяснил хозяин. – Куры же, известное дело, зернышко клюют. А где его у нас взять, зерно-то? Пять несушек при одном петухе объедками со стола всякими прокормить можно. Больше же заводить – уже хлопоты.

– Пашни нет, птицы нет, сено на неудобьях… – покачал головой боярский сын. – Курдяп, а хоть чем-нибудь земля здешняя богата?

– Леса вдосталь, боярин! – развел руки, указывая по сторонам, старик. – Сколько хошь, несчитано. Вот токмо у всех окрест его в достатке, и потому продать некому. Надобно бревно али дрова – вышел за околицу да срубил. Грибов тоже запасаем изрядно. И тоже у всех в округе оных от пуза завсегда набрано, до весны никому собственных припасов не скушать, так что на торгу не ищут. Рыбы в реках полно. Но ведь сие тоже у всех. Вершу в ручье-другом поставил – на семью завсегда хватит. Нет, боярин, ты не сумневайся, обоз с оброком мы тебе завсегда соберем! Полную десятину, как исстари заведено. Вот токмо отсель до Москвы полтыщ-щи верст набирается, не менее. Санями четыре месяца в один конец вынь да положь! А еще обратно… Почитай, на год работники от дела отпадут, что возничими выбрать. А рук у нас тут, сам видишь, раз-два и обчелся. Прям не знаю, как с сим уроком справиться…

Боярский сын Кудеяр промолчал. Он ничуть не удивлялся бедности огромного, коли по грамоте судить, надела. Земля большая, награда достойная, тут не поспоришь. Вот только взять с земли-то сей и нечего. Некой подобной хитрости Кудеяр и ожидал. Не наградить его Василий желал, а спровадить в самую дальнюю, дикую глухомань своего государства, от Москвы, Кремля и Соломеи как можно дальше, дабы не видно и не слышно было, дабы на несколько лет сгинул.

И мысли сии опять воскресили в памяти молодого воина образ голубоглазой круглолицей девчонки, что однажды в Твери подняла на него свои голубые глаза, да и лишила разума своим звонким голосом и чистой, беззаботной улыбкой. Светлое и радостное воспоминание смешалось в душе с черной тоской безнадежности, безвозвратности утраты, и Кудеяр аж зубами скрипнул от желания дать шпоры коню и разогнать его во весь опор, дабы налететь грудью на острые басурманские пики…

Но не было в прионежских лесах ни татарских копий, ни литовских топоров. Только снег, лес и долгий путь по щедрой великокняжеской награде.

Как ни странно, в эти самые мгновения Великая княгиня Соломония тоже вспоминала смешливого юного Кудеяра, однажды в Твери ранним утром поднявшего ее с постели.

Государыня находилась в бане, пахнущая после щелока горькой полынью, розовая от жара, пышноволосая и распаренная, и старательно, медленными круговыми движениями втирала в живот «заячью воду» – творенную из шерсти новорожденных заяйчат, настоянную на свинороевом корне и заговоренную на плодородие за семь ночей на растущей луне. Заряна наблюдала за этим, сторожа входную дверь, а косоглазая бабка Юрина, одетая в грубую полотняную рубаху, стояла у Великой княгини за спиной и негромко нашептывала в ухо:

– Встану не помолясь, выйду не перекрестясь, не через дверь, а норою мышиною, не чрез ворота, а окладным бревном. Пойду через гору высокую, через лес густой, через реку полноводную, лягу в черный полдень средь густой травы, на сырой земле, под полной Луной. Так бы мне, рабе божьей Соломонии, животом прирасти, как Луна от пустоты к полноте прирастает. Так бы мне, рабе божией Соломонии, плодовитой стать, как зайчихи лесные бывают. Так бы густо потомство мое стояло, како трава на лугу наволочном стоит. Войди в живот мой, вода речная, с луга принесенная, под Луной заговоренная, из заячьего помета сотворенная. Стань, лоно мое, ровно река – полным, ровно трава – густым, ровно Луна – великим, ровно зайчиха – плодовитым… Нешто нет у тебя, девонька, на примете, молодца красивого да ласкового? Может статься, понапрасну мы тебя пытаем-мучаем, и нет в тебе ни порчи, ни хворобы, ни сглазу на лоне твоем молодом да красивом? Позволь себе слабость малую, близость шальную… Коли понесешь, тут тебе и ответ, а мужу радость выйдет. А нет, иные зелья опробуем…

– Ты мне что нашептываешь, карга старая?! – Государыня не сразу сообразила, что именно советует ей приведенная девкой знахарка. Но как поняла – отскочила, отшвырнула миску с колдовской водой в сторону, повернулась к ведьме, крепко сжав кулаки: – Мужа обесчестить советуешь?! Шалавой гулящей стать?! Ложе семейное оскорбить?! Вон пошла отсюда! Прочь, и чтобы духу в Москве твоего больше не было!

– Ай, зря горячишься, девонька. – Юрина спокойно сходила за миской, сунула под рубаху. – Знала бы ты, сколь великое число баб бесплодных я сим советом простым исцелила, не перечесть. Ты злиться злись, чадо юное, однако слово мое запомни… Мир дому сему!

Косоглазая знахарка низко поклонилась, взмахнув рукой над самым полом, и вышла из бани.

Соломония смотрела ей вслед, тяжело дыша. Даже самой себе она боялась признаться, что при словах о «красном молодце» перед ней возник облик вовсе не супруга венчанного, Великого князя и горячо любимого мужа, а задорная улыбка Кудеяра, его зеленые глаза и сдвинутая на лоб тафья, вышитая ее собственной рукой…

Свои владения боярский сын объехал за неделю. Три деревни по три дома в каждой. Вроде как и почти ничего. Однако в каждом доме – по несколько взрослых обитателей и паре десятков детей, не меньше двадцати коров, несколько лошадей да овец. Уже не так плохо получается. Если забыть, что пашни, почитай, вообще никакой, барщина тоже невозможна, оброк же надобно в такую даль везти, что… Что проще на месте то же самое купить, понапрасну людей от работы не отрывая и копыта лошадям не стаптывая.