Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

– Дык даром не дают, Труфон! Серебро на то надобно.

– Ладно, посыпь пока этим, – рыжебородый протянул помощнику большую крынку. – Главное, чтобы раны не загноились. А боль как-нибудь потерпит… – Труфон присел перед несчастным и сказал: – Ты подумай хорошенько, пока отлеживаешься, Пьянко. Коли иного татя не найдем, опять ведь на дыбе повиснешь. Коли виновен, лучше сразу признайся.

– Не брал я… Громом Перуновым клянусь, не брал!

– Это мы еще проверим. – Рыжебородый распрямился. – Давай того на дыбу, а этого уводи. Ноги-то держат, Пьянко? По ним не пороли.

Кудеяр ощутил, как его подхватили под плечи, выволокли на середину поруба. Руки пошли вверх, и вскоре он повис, едва касаясь пола пальцами ног, в неестественно вывернутом положении.

Крепыш увел болезненно стонущего мужика, Труфон же взялся за кнут, громко щелкнул им в воздухе:

– Хватит жмуриться, боярский сын, я беспамятного от обманщика по одному токмо дыханию легко отличаю. Давай сказывай, как на духу, была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой?

Кнут прошелестел возле самого лица.

Рыжебородый чуть выждал, почесал подбородок:

– Чего молчишь? Нешто так плетей хочется? Изувечу ведь, на всю жизнь уродом останешься! Говори! – Кат снова взмахнул кнутом. Боярский сын напрягся, ожидая боли, – но она не настала. А рыжебородый снова спросил: – Так была? Молчим? Ну, как знаешь…

Кнут просвистел в воздухе – и опять не причинил боли напрягшемуся Кудеяру.

– Старым я стал, ленивым, – признался, зевнув, кат. – Надоело тяжестью махать. Зачем, коли огонь за меня всю работу потребную запросто сделает?

Труфон подволок к пленнику жаровню с насыпанной на блюдо щепой, отошел куда-то в сторону, вернулся с факелом, провел им под самым лицом Кудеяра. От жара затрещали и стали закручиваться волосы на бороде, опалились ресницы.

– Так была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой, боярин? – опустил факел к жаровне палач. – Пока не поздно, признавай!

– Нет! – не выдержал предчувствия лютой боли Кудеяр.

– Ну, как знаешь… – Факел ткнулся в щепу. Та затрещала, разгораясь, в жаровне завыло пламя, приплясывая почти вплотную с телом пленника. Боярский сын закричал, замотал головой.

– Признавайся!

– Нет!

– Признавайся!

– Не-е-ет!

– Признавайся!

Щепа прогорает быстро – и вскоре пламя осело, обратившись в россыпь маленьких угольков. Кудеяр облегченно перевел дух. Однако кат, отлучившись куда-то, показал пленнику полную горсть новой щепы:

– Покаешься али сыпать?

– Не было ничего!

– Бросаю.

– Не было ничего!!! Не-е-е-т!!!

После трех горстей щепы рыжебородый неожиданно смирился с упрямством пленника, безразлично пожал плечами:

– Чего, собственно, я на сию безделицу время трачу? Про связь твою с княгиней Великой и без того вся Москва знает. Кричи не кричи, а она была. Посему сразу к делу нужному приступлю. Надобно князьям знатным, чтобы кто-то Соломонии напиток отравленный поднес. Тебе она верит, из твоих рук яд примет. Сделаешь – получишь тысячу рублей. Откажешься – запытаю тут до смерти. Что скажешь?

– Гореть тебе в смоле, подлая тварь! – бессильно дернулся на веревке Кудеяр.

– Я рад твоему упрямству, боярин, – ухмыльнулся Труфон и бросил на жаровню новую охапку щепы. – Сделаю из тебя перепелку на вертеле!

Боярский сын взвыл от боли, а рыжебородый присел на краешек стола и невозмутимо зевнул:

– Тысяча рублей – большие деньги. Дворец отстроить можно али город купить. Зачем отказываться? Не понимаю… Тебе не холодно, боярин? Давай еще дров подброшу… Али все же согласен?!

Кудеяр метался и выл от боли, кат же смотрел на него, склонив голову набок, и время от времени уточнял:

– Так что, уговорил я тебя али продолжим беседу нашу?

– Убей же меня наконец, тварь поганая, убей! – наконец сломался боярский сын. – Не могу больше, убей!

– На что мне твоя смерть, боярин? – Рыжебородый с интересом рассматривал свои ногти. – Мне надобно твое согласие.

Прошла еще, казалось, целая вечность, прежде чем Труфон с недовольством сообщил:

– Твоя взяла, боярин, пустой ящик. Щепы больше нет. Однако, сам понимаешь, после беседы таковой отпускать тебя нельзя. Так что не обессудь…

Он поставил рядом с Кудеяром скамейку, потом потянул веревку дыбы, выкручивая руки выше и выше, и боярский сын, спасая плечи от вывиха, поневоле забрался на нее. Кат деловито набросил на шею петлю, подтянул. Отвязал веревку дыбы, позволяя пленнику выпрямиться, до упора натянул удавку.

– Последняя возможность, боярин! Или соглашайся, или сдохнешь.

– У Калинова моста встретимся, ублюдок.

– Уверен? – Труфон уперся ногой в скамью.

– Будь проклят ты и хозяева твои поганые.

– Тогда прощай… – Кат помедлил еще чуть, а потом с силой толкнул скамейку.

Опора ушла у Кудеяра из-под ног, удавка натянулась и… И тут же ослабла, а боярский сын упал на пол из-за лопнувшей веревки.

– Даже повесить нормально не можешь, скотина! – ругнулся он.

Рыжебородый поднял его за плечо, поволок из пыточной, провел через каменный узкий коридор, втолкнул в какую-то келью, вскинул над головой факел:

– Рассказывай! Все рассказывай, в подробностях!

В красном прыгающем свете зашевелилась куча тряпья на соломе, поднялась голова безобразной женщины с покрытым струпьями лицом и спутанными в колтун волосами. Торопливо и плаксиво запричитала:

– В помрачении безумном на сие согласилася, злато глаза мои затмило. Полтораста рублей в кошеле, в доме-то нищем. Дура я, дура, баба темная! За полтораста рублей согласилась Соломонии-княгине отвар веха ядовитый заместо зелья чадородного принести…

– Ах ты!.. – Забыв о боли, пытке и связанных руках, Кудеяр кинулся на ведьму, чтобы убить, задушить отравительницу, но смог только сильно ударить головой в подбородок.

Тетка завыла. Кат оттащил боярского сына, захлопнул дверь, задвинул засов. Опять подхватил пленника под плечо, поволок далее – до лестницы, потом на несколько пролетов вверх, опять по коридорам, освещенным масляными светильниками, и, наконец, в просторную горницу с обитыми кошмой стенами, застеленным персидскими коврами полом, с резными шкафами красного дерева и сундуками, несколькими скамьями и парой кресел. За слюдяными окнами царила тьма, в горнице – полумрак, развеиваемый лишь трехсвечником над высокой подставкой для письма.

За подставкой стоял зрелый уже мужчина – темная борода с проседью, на остроносом лице только проступили слабые морщинки, маленькие глаза горели огнем. Разумеется – не адовым. Просто в них отражалось пламя свечей. На плечах мужчины лежал крытый шелком бежевый халат, расписанный пляшущими журавлями, снизу выглядывали острые кончики коричневых войлочных тапок.