Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

– Теперь у Василия будет наследник! – ударил кулаком по столу князь Шуйский. – А мы опять останемся вечно вторыми, у Александровичей на побегушках. И все это, Настя, по твоей вине!

– О тяжести ее никто не знает, братик мой, – все так же вкрадчиво шепнула кравчая. – Она признаться боится, не желает, чтобы в измене уличили. Заряна догадалась, потому как признаков обычных нет в срок положенный. И мне, не стерпев, сболтнула, как соучастнице свиданий тайных. Ты четвертым человеком стал, кто о сем ведает. Государь же, как ты сам сказываешь, упрям и девкой новой увлечен. Гололицым ходит, ровно срамной схизматик, охоту собачью завел. Свадьба уж два месяца как назначена. И пусть первосвященники греческие против, он разведется! Потом женится.

– А потом родится ребенок, законный наследник по первой жене, сам же государь уже будет венчан на другой! – Князь Шуйский потер виски. – Двоеженство… Чистое неприкрытое двоеженство! Да еще вопреки воле патриархов… Его проклянут со всех амвонов, бояре откажутся от службы такому охальнику, князья отвернутся… Василия можно будет легко принудить к отречению! За двоеженца не вступится никто! Умница, Настенька, ты чудо!

Князь притянул княжну ближе, поцеловал ее в шею.

– Мы получим трон не как-нибудь потом, в наследие от Василия, а очень и очень скоро, при живом государе! – пообещал он.

– Ты забываешь о его братьях, Юрии и Андрее, мой милый, – ответно чмокнула Немого в щеку кравчая. – Они наследники первой руки и поперва должны тихонько сгинуть. К тому же ребенок может оказаться не мальчиком, не наследником… Но будем надеяться на лучшее. То, что дитя внебрачное, знаем пока только мы. Но, по счастью, мы можем это доказать. В любой удобный миг. Так что не будем спешить, братец. Пусть ребенок сперва родится, пусть не умрет во младенчестве. Пусть у Василия не появится других потомков. Еще очень, очень многое может сильно перемениться, мой милый. Подождем.

28 ноября 1525 года

Москва, Кремль

Как это всегда и бывает, важнейшее, судьбоносное событие в истории случилось тихо и незаметно, в стороне от человеческих глаз. Просто пришел вскоре после завтрака в покои Великой княгини ключник Василия Ивановича, раздобревший на дворцовой службе боярин Шигона, да сказал:

– Пойдем со мною, Соломония Юрьевна, государь тебя кличет.

И не было ни возков, ни стражи, не считая двух рынд обыденных, ни толп людских, ни приговоров громких. Просто обогнули боярин и женщина Большой дворец, миновали площадь, вошли в двери монастыря Богородицкого, в часовню в притворе – и закрылись за ними высокие лаковые створки.

Увидев вместо мужа игумена Давида, Великая княгиня поняла все.

– Непотребство творите беззаконное, бояре, – сказала она. – Блуду плотскому потворствуете, божьи заветы нарушая. Одумайтесь!

– Не перечь воле государя нашего, женщина! – грозно воскликнул ключник. – Не место тебе на троне, ведьма худородная! Сгинь из жизни и памяти нашей!

– Будь ты проклят, Иуда! – от души пожелала ему Соломея. – Да пропади ты сам, и да иссохнет твой корень позорный, боярин!

Женщина выплеснула на государева слугу свою ненависть, тем успокоилась и сама шагнула к алтарю, чтобы обратиться под ножницами настоятеля в послушницу Софию.

Спустя два месяца в закрытом возке скромная послушница София в свободной монашеской рясе отправилась в дальний путь – в древний город Суздаль, в Покровский монастырь. По иронии судьбы, в тот же день отправился в опалу в свое поместье государев ключник боярин Иван Шигона, ненароком сболтнувший, что чингизидовой крови в княжне Глинской не больше, чем в церковных попрошайках. Он еще не знал, что станет последним в роду бояр Шигоновых, ибо, кроме уже родившейся дочери, детей его семье боги более не дадут.

Москва к этому времени уже начала прихорашиваться. Горожане обновляли покраску ворот и тынов, латали подгнившие деревянные мостовые и белили церкви, подвозили из деревень продукты и сколачивали столы, закупались у купцов лентами, свистками и колотушками, тканями для новых сарафанов и ферязей, катурлином для вышивки.

В конце января зазвенели в столице всех земель русских колокола, ударили со стен пушки, помчались во все стороны гонцы с радостным известием – ибо в главном храме православной державы, соборе Успенском, Великий князь повел под венец молодую, дивную красотой невесту. И браком тем соединялись в одну семью потомки двух смертных врагов – прапраправнучка Мамая и праправнук Дмитрия Донского, тем браком роднились спустя два века перевернувшие бытие Ойкумены друзья-союзники: чингизиды и ярославичи. И браком тем даровалось московскому престолу право законное на все земли обитаемого мира.

Так как же тут было не веселиться, не радоваться? Как было не выставить на улицы столы, не выкатить на них содержимое погребов и амбаров, не выпить по полному ковшу хмельного меда с каждым встречным, кровью не кичась, как не поцеловать и не обнять любого, что радость всеобщую разделяет?

Веселись, Москва, радуйся, Русь! Государь твой от жены бесплодной избавился и молодуху крепкую заместо нее выбрал! Не прервется теперь род великокняжеский! Родятся вскорости у Василия Ивановича дети – и не бывать по смерти его смутам, вражде междоусобной, войнам меж родичами на землях отчих. Веселись, народ русский, а потом трудись спокойно. Не пойдет твой труд прахом, не останутся дети без крова, не узнают жены неволи тяжкой.

Могуч и счастлив твой государь! А коли повелитель счастлив – то и народу своему того же возжелает!

Наверное, по всей Руси токмо един человек был обойден радостью на сем торжестве. И это была мать невесты – Анна Якшич, жена покойного князя Василия Глинского. Усомнившись в знатности сей гостьи, писари Разрядного приказа вовсе не допустили ее на свадебный пир, дозволив посидеть за столом только с дворней, холопами и прочими слугами из простолюдинов, – и вступиться за нее оказалось некому.

Однако беженка предпочла промолчать и никаких скандалов не устраивать.

Еще через два с половиной месяца великая радость пришла и к монахине Софье.

Просторные и бесформенные рясы послушницы позволяли ей до самого конца скрывать свое положение от посторонних – и 17 апреля 1526 года она вполне благополучно разродилась крепким и здоровым, крикливым мальчишкой с тонкими русыми кудряшками.

Особого удивления среди сестер это событие не вызвало. В монашки женщины попадали по-разному. И вдовые, и сирые, и опозоренные – так что дети в стенах обители рождались нередко. И хотя мальчик, нареченный в крещении Георгием, по всем канонам являлся законным наследником русского престола – в Москву об этом никто сообщать не спешил.