Дора Брегова - Дорога исканий. Молодость Достоевского

Но, однако, девчонка уселась у забора и уснула. Как это могло случиться?

Она долго не отвечала на мои вопросы, где живет и куда ее доставить, и только все глядела на меня своими большими черными глазенками. Но взгляд ее становился все острее и острее; наконец губы ее шевельнулись. И она прошептала:

«Озябла!»

Выговорила она это быстро и не то что жалуясь, а как-то бессмысленно, и не «озябла», а «аззъябла» — резко ударяя на «я», — и при этом ни на миг не переставала смотреть мне в глаза.

«Ты замерзнешь. Где ты живешь? Пойдем, я доведу, пойдем!» — повторял я все настойчивее.

«Аззъябла!» — выпалила она опять.

Я взял ее за ручку и потащил; она не шла. Я стал уговаривать, вынул из жилетного кармана двугривенный и дал ей, не знаю для чего. Она вдруг точно одумалась, повернулась и быстро пошла по направлению к Литейной; я за ней. Переулок был маленький, и мы скоро вышли на Литейную. Она перебежала ее поперек, взошла на противоположный тротуар и, пройдя несколько домов, стала перед одними воротами и проговорила:

«Вот!»

Я достучался дворника, он вышел заспанный, однако, взглянув на девочку, сразу как будто проснулся; мне показалось, что в глазах его засветилось участие. Потом он перевел взгляд на меня и коротко, строго спросил:

«Кто таков?»

Я сказал, что, проходя по улице, увидел замерзающую девочку и вот веду ее домой. Он снова внимательно и по-человечески поглядел на меня и кивнул:

«Что ж, ведите. — Помолчал, затем с непонятной иронией и в то же время горечью добавил: — Поглядите, поглядите, как она там управляется…»

Разумеется, я понятия не имел, к кому относятся эти слова, кто такая явно неодобрительно упомянутая им «она». Но в душу мою сразу закралось какое-то нехорошее предчувствие.

Между тем девочка перешла двор; расспрашивать дворника было некогда. В дальнем углу двора темнела широкая дверь без крыльца. Девочка вошла, я за ней. Оглянувшись на меня, она стала подниматься по грязной лестнице — медленно, будто на плаху; несколько раз она останавливалась и снова оглядывалась — то ли желая удостовериться, что по-прежнему иду за ней, то ли раздумывая, не вернуться ли назад, на холод и враждебную улицу. Но я почти загораживал узкую лестницу. Когда она останавливалась, я тоже останавливался — двумя или тремя ступеньками ниже — и, ни слова не говоря, вопросительно глядел на нее. Один раз в ее темных настороженных глазах что-то мелькнуло, и я подумал, что сейчас она ринется вниз и уж наверное сумеет проскользнуть мимо меня. Впрочем, я не собирался ее задерживать, кажется, я даже хотел, чтобы она это сделала, — то, что ожидало ее наверху, пугало меня почти так же, как ее. Но она, секунду помедлив, стала вновь подниматься.

Не четвертом этаже она подошла к широкой двери, обитой грязной и кое-где разной клеенкой. Я стал рядом, молча ожидая, когда она потянет за ручку дверного колокольчика. Но она, видимо, была не в силах это сделать. Тогда я сам резко дернул за проволоку. Раздался оглушительный звон, девочка вздрогнула, отступила на шаг и прижалась ко мне.

Между тем за дверью начался какой-то шум, зашлепали чьи-то ноги, и не одни; мне показалось, что внутри квартиры к двери ринулось сразу несколько человек. Потом кто-то зычным басом крикнул: «А ну, пошли!» Тотчас же все стихло, лишь одни, твердые и громкие шаги зловеще приближались к нам.

Я ожидал увидеть мужчину, но дверь открыла женщина — тучная, огромного роста, прямо гиппопотам какой-то; не обращая на меня ни малейшего внимания, она протянула длинную, с крючковатыми пальцами руку и хотела схватить девочку, но та увернулась и спряталась за мою спину. Тут только женщина подняла глаза на меня.

«Кто таков? — произнесла она те же слова, что и дворник, но не только строго, а по-начальницки грозно, переводя взгляд с моего лица на видавшую виды шинель, далеко не соответствующую холодной погоде, и, видимо, без труда определив, что перед ней не велика птица. — Кто таков?» — повторила она еще строже и, вдруг отступив на шаг, окинула меня взглядом с ног до головы, словно заподозрив, не грабитель ли какой к ней пожаловал, и готовая грудью защищать свое добро.

«Да вот, девочку вашу привел, — сказал я как можно миролюбивее. — Она чуть не замерзла на улице».

«Да кто же, кто ей велит по улицам шляться? — в сердцах выкрикнула женщина, снова выступив из двери и протягивая руку к девочке. — Да что у нее, дома своего нет? Ну, иди, Аришка, иди домой, глупенькая, — вдруг сменила она тон. — Сестренки уже давно тебя дожидаются!»

Но притворная ласковость тона не обманула девочку: она, хоть и сама пришла, все пятилась от двери. Тогда я взял ее за плечи и вместе с ней вошел в квартиру.

Из полутемного коридора я тотчас увидел две приотворенные двери; из обеих освещенных щелок торчало по испуганной и настороженной детской рожице. Вероятно, это и были сестренки Аришки. Разумеется, каждая из них в один прекрасный момент точно так же могла оказаться на улице.

«А ну! — грозно крикнула женщина, сделав всем туловищем выпад вперед, словно собиралась на кого-то броситься. — Вот я вас!»

Рожицы, словно по команде, исчезли, двери закрылись. Мы прошли в большую комнату, видимо, служившую гостиной и отнюдь не бедно, а с некоторой даже претензией обставленную. Над столом висела яркая керосиновая лампа.

«Что ж вы так, — сказал я невольно: при свете отрепья девочки выглядели еще более жалкими, прямо-таки нищенскими. — Ведь ваша дочь действительно могла замерзнуть».

«Так кто ж ей велит из дома бегать! — со злостью повторила женщина; я почувствовал, что, если бы не мое присутствие, она влепила бы ей хорошую затрещину. —Ну, да вы, молодой человек, не извольте беспокоиться: кто детей не учит, тот не любит, — продолжала она уже спокойно. — Выпейте вот с мороза, — она подошла к буфету, налила в граненный стакан до половины водку, — да и с богом!»

Откровенно говоря, я тоже замерз и с удовольствием выпил бы, но что-то меня удержало. А может быть, я уже тогда смутно понял, что это не благодарность, а взятка.

«Нет, спасибо».

Я хотел было идти, но она остановила меня.

«Вы что, уж не думаете ли, что я впрямь зверь, аспида какая? — спросила она настороженно; голос ее опять стал прежним, резким и громким. — Да если хотите знать, вовсе она и не дочь мне, мать издохла у нее, осталась она как шиш одна; дай, думаю, божью милость заслужу, приму сироту. Со своими родными детьми содержу, да она разве понимает? Всю кровь у меня в эти два месяца выпила, тварь неблагодарная!»

И она опять сделала прежний выпад — на этот раз, видно, хотела схватить Аришку за волосы. И поверите, такая меня вдруг злость взяла, что я готов был сам стукнуть злую бабу. Видно, она почувствовала это.