Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

Торговец красноречием недовольно засопел.

— А, может, прекрасная Электра?

Кожевник упивался чужим замешательством. И тут Электра впервые взглянула на Мелета, и он, почувствовав ее горячий, проникающий взгляд, воскликнул с бесстрашием обреченного:

— Я! Я хочу узнать!

И только сейчас ударил ему в голову желанный хмель.

— Да, я хочу узнать! — играя голосом, повторил он. — Где же твои слова, старик? Или ты прорицаешь молчанием?

— Слушай! — бесстрастно сказал Великий провидец. Его глаза глядели немо, как у дорожного Гермеса. — Твоя судьба печальна. Пройдет не так уж много зим, как ты будешь лежать бездыханный у горы Ликабетт. Разгневанные граждане закидают тебя камнями. Это будет отмщение за невинного человека.

Поэт ужаснулся, но поборол страх: нет, подобное пророчество, будь оно правдой, никто из смертных не произнес бы с таким спокойствием, без тени вражды или хотя бы обыкновенного сострадания.

— Что я слышу? — развязно заговорил Мелет. — Мне тут пророчат камни! — Он без труда отыскал глаза флейтистки. — Может, ты, прекрасная Электра, бросишь в меня роковой камень? Ах, если бы это случилось! Я стал бы счастливейшим из смертных!

— Вот ответ, достойный мужчины! — Электра восхищенно захлопала в ладошки.

— Во здравие Мелета! — крикнул Поликрат.

И Анит, одобрительно улыбаясь, поднял недопитую чашу. Но прежде чем поднять ее, он обернулся к слепому и вполголоса сказал:

— Ступай с миром, старик!

Слепой нагнулся, пошарил около ног. Странно было глядеть на человека, который прорицал будущее, но не знал, где лежит его посох.

— Он там, возле чана! — Мальчик потянул старика за плащ.

— Обманщик! — шипел им вслед Ликон.

Поэт проводил старика неприязненным взглядом и только тогда поднес чашу к пересохшим губам. Он пил долго, опустив ресницы, и когда открыл глаза, то увидел, что прекрасная Электра, играя складками одежды, подплывает к нему. И хотя она еще не поднесла к устам сладкозвучной флейты, поэт уже знал: она будет играть для него. Он плохо слушал флейту, неутоленно пил вино и, казалось, видел сквозь легкую одежду ее розовое тело, бесстыдное и прекрасное, как у южной вакханки — неизменной спутницы бога Диониса.

Она опустила флейту и под громкие крики потянулась к чаше Мелета, чтобы сделать дружеский глоток. Отпила и села в кресло, погладив сквозь ткань круглые колени. Не спуская с Электры умоляющих глаз, он приложился к тому месту чаши, которого только что коснулись ее полные губы, искусно подкрашенные корнем растения алканет.

Она милостиво улыбнулась.

Поэт словно купался в теплой ванне, хотел отдаться полностью своей радости и надеждам, но какая-то свежая струйка сквозила в покойной воде, тревожила и отвлекала.

— Эй, слуги! — зычно позвал Анит. — Принесите чашу Дружбы! И… — Он повел носом, словно сторожевая собака, — закурите фимиам! Нам надоела вонь светильников!

— Хочу обезьянок! — капризным голосом потребовал Ликон.

Анит улыбнулся и приказал Персу принести египетских обезьянок.

Мелет скривил лицо: что-то не давало ему покоя…

— Стул! — вдруг заговорил он, вглядываясь в то место, где только что сидел Великий провидец. — Зачем тут стул, дорогой Анит? Он лишь мешает нам и слугам! — И когда унесли стул, издали похожий на сидящего человека, поэт облегченно вздохнул.

— Он бродит… бредит здесь! — бессвязно откликнулся Поликрат. Составитель речей задумчиво сидел на ложе, свесив ноги. — Нужны собаки… Лаконские щенки просто великолепны! У тебя слабые засовы, Анит. Я ночую дома… Только дома! — Мигая, как потухающий светильник, Поликрат уставился на флейтистку. — А ты всегда ночуешь дома?

Электра снисходительно улыбнулась. А слуги кружили по комнате, держа в руках тлеющие палочки. Голубые колечки таяли, разносили божественный аромат. И, казалось, сама трапезная тихо отделяется от земли.

— Пьем из чаши Дружбы! — торжественно объявил Анит, поднимая за ручки вместительный сосуд с вином. — Сам Фемистокл пил из нее с моим отцом! — Подвыпив, кожевник любил похвастаться знакомством отца с героем Саламина. — Вставайте, друзья! Давайте поклянемся за этой чашей, что никогда не оставим друг друга в беде.

На глазах Мелета блеснули слезы: речь Анита растрогала его. Да и сам кожевник, обычно не доверяющий людям, был искренне взволнован.

— Давайте поклянемся, друзья!

Гости обступили кольцом Анита. Он первый, по праву хозяина, сделал большой глоток и протянул золотую чашу Мелету.

Все пятеро пили из одной чаши.

— Обезьянки! — крикнул некстати Ликон и бросился к Персу, на плечах которого сидели два маленьких зверька. Анит нахмурился, но, видя, как старый Ликон повторяет ужимки обезьян, рассмеялся.

Веселье продолжалось. Мужчины под аккомпанемент Электры затеяли невообразимую пляску. Поликрат, пьяный, как само вино, свалился на пол и успокоился; Анит вылил ему на лоб ковш ледяной воды, но грузный Поликрат был уже не в силах подняться, только слабо шевелил губами:

— Домой… домой…

Позвали слуг Поликрата, которые терпеливо дожидались своего господина во внутреннем дворике, однако и двое рабов оказались бессильными — Поликрат выскальзывал из рук, словно атлет, густо умащенный маслом. Анит, заложив руки за спину, наблюдал за бесконечной борьбой и не знал, чем помочь.

— Эй, слуги! — наконец позвал хозяин. — Несите погребальные носилки.

— Наш друг почил? — пошутил Мелет.

— Нет, он дышит! — рассеянно ответил Анит.

Поликрата, тяжелого, как жертвенный бык, перекатили на носилки и медленно понесли к выходу. Прекрасная Электра улыбнулась и, печально наигрывая, проводила недвижное тело до самых дверей.

— Слышите? Завтра же верните носилки! — кричал Анит. — Они мне нужны!

Мелет хохотал до изнеможения. Лишь старый Ликон не видел «похорон» Поликрата: крича и падая, он бегал за обезьянкой, которая держала в лапках его потрепанный венок.

А светильники уже догорали, осыпали на пол черные хлопья. Нужно было расходиться, оставлять недопитую чашу Дружбы.

Отправили спать маленьких рабов Анита. Старый Ликон наконец изловил обезьянку и, обессиленный, забрался на свое ложе — он там и уснул, нежно прижав к груди затихшего зверька.

— Пусть твои рабы проводят Электру! — сказал Анит, улыбаясь Мелету. Он угадал его желание.

Флейтистка взяла поэта за руку, и они вышли на улицу. Их уже ждали два раба с зажженными факелами.

Афины в этот поздний час казались вымершими. Темнота грудилась возле платанов и диких олив. Серебристым чешуйчатым блеском отливали внизу, у моря, черепичные крыши. Спали башмачники, банкиры, философы, стратеги, цирюльники, профессиональные доносчики-сикофанты…

Афины спали.