Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

С этим человеком, курносым и толстогубым, как сатир Марсий, Этеокл никогда не встречался в рыночной толпе — благовоспитанные юноши, не ступившие на порог своего совершеннолетия, избегали слоняться по Агоре, — однако Этеокл не раз видел старого философа на улицах Нижнего города и в известной школе Фидострата, где сын архонта постигал основы грамматики.

За Сократом, локтях в двадцати, шел молодой плечистый мужчина, насупленный, как бог войны Арес, и знаменитый на все Афины силой, умом и родословной, протянувшей свою алую нить от последнего аттического царя Кодра…

Этеокл поправил сбившийся плащ и вышел из своего укрытия.

— А-а, милый юноша! — Мудрец приветственно поднял палку. — Ну, что же ты теперь скажешь, мой неверующий Платон? — Сократ живо обернулся к своему спутнику. — Разве мой «Демонион» не обещал встречу там, где ее труднее всего ожидать? — По-рачьи выпуклые глаза Сократа пытливо взглянули на юношу. — Пока мы добирались сюда, я перевернул почти все камни. Где же, я думал, прячется обещанный мне человек? Везде одни жуки, ящерицы, скорпионы… И вдруг такая находка! Что же ты не радуешься, мой друг Платон?

Платон нахмурился еще больше.

— Моего друга мучит жажда! Вчера, прямо в портике Кариатид, он пригубил неразведенного… — с улыбкой пояснил Сократ, имея в виду публичное обвинение Мелета.

— Я знаю источник! — с готовностью отозвался юноша.

— Хватит шуток, Сократ! — Платон недовольно махнул рукой.

— Какие тут шутки! — изумился мудрец. — Уж не ты ли распекал Мелета за его варварский напиток?

Этеокл не знал что и думать. Философ, похоже, шутил, но его молодой спутник и впрямь походил на человека после основательного симпозиона.

— Источник… рядом, — смущенно пояснил Этеокл.

— Прекрасно! Веди нас к нему, — сказал мудрец и легонько подтолкнул юношу.

Напившись последним из родниковой чаши, Этеокл уселся в тени скалы, рядом с Сократом, а Платон, несмотря на полуденную жару, стал расхаживать кругами, словно вол на молотильном току.

— Как же зовут тебя? — поинтересовался мудрец у юноши. — Этеокл? Славное имя! И ты часто бываешь здесь, у Старой бухты? Прекрасно, прекрасно. — Старик провел рукою по разномастной бороде и добродушно прищурился. — А скажи-ка, дорогой Этеокл, не испугался ли ты нас с Платоном? Не показались ли мы тебе похитителями свободных граждан?

— Я испугался? О, нет, нисколько! — неожиданно для себя солгал юноша и, чувствуя, как у него замигали ресницы, добавил совершенно искренне: — Я подумал, что это козы… Клянусь Зевсом!

— Ну, что ж, козы так козы! — пряча улыбку, согласился мудрец. — Однако, клянусь собакой, египетским божеством, мы с Платоном, действительно, охотимся. Правда, наша охота не требует ни силков, ни веревок, да и охотимся мы, признаться, за тем, что ничего не стоит…

«Любопытно!» — подумал Этеокл.

— Только, ради бога дружбы, не считай, что я стараюсь говорить туманно, как ученые эфесцы. Не упадут и двадцать капель, как все тебе станет понятным. Сократ, этот старый болтун, больше всего на свете любит задавать вопросы. И вот он часто подходит к добропорядочным гражданам и спрашивает: «Много ли у вас рабов?». И, признаться, ему без труда отвечают. Но стоит Сократу спросить: «А сколько же у вас друзей?» — как все внезапно переменяется: добрые люди начинают неловко переминаться и смотреть на Сократа так, словно их уличили в Сизифовом грехе. «Зевс-Отец! — думает тогда выживший из ума старик. — Не награждай меня вечным камнем за нелепый вопрос. Ну, зачем этим добрым людям пересчитывать своих друзей, словно дорогостоящих рабов? Ведь за них не заплачено ни обола». — Сократ улыбнулся и внимательно поглядел на Этеокла. — Да, да, милый юноша, настоящие друзья ничего не стоят. Правда, охотиться за ними ничуть не легче, чем за свирепым львом или осторожной ланью.

Этеокл задумчиво перебирал камешки. А мудрец прислонился поплотнее к скале, закрыл глаза.

Рядом ворковало море, и цикады в зарослях шалфея пели слаженно и звонко, словно хоревты в театре Диониса. И тихим, почти неслышным, был скрип гальки под ногами Платона.

— Сократ! — вдруг позвал Платон. — Кажется, я нашел выход.

Мудрец ничего не ответил. Склонив голову к плечу и по-стариковски приоткрыв рот, он мирно спал. Платон постоял, покачал головой и пошел своими тяжкими кругами. Скрюченная полуденная тень тащилась за ним.

Время, казалось, остановилось.

— Какая радость! — Мудрец открыл глаза и сладко зевнул. — Оказывается, я еще не на островах Блаженных, а с вами, мой прекрасный Этеокл и мой многодумный Платон. Видно, боги считают, что старый Сократ еще не наговорился вдоволь на этой земле. Ах, какая жара! — Старик поднял край плаща и вытер запотевшую лысину. — Если бы я знал, что здесь такая жара, то, право, не стоило бы просыпаться. Да, да, дорогой Этеокл, я и сейчас спал бы, не разбуди меня старый Софрониск. О, мое бедное ухо! — Сократ потрогал набрякшую мочку. — Слава богам, ты еще тут, на своем месте. А я-то думал: мой папаша уже положил тебя на алтарь Зевсу. И приснится же сон в такую жару! Сижу я будто бы в мастерской моего покойного отца и леплю голову Громовержца. И до того у меня получается почтенный Громовержец, что старый Софрониск щелкает языком от восторга и сравнивает своего шелопутного сына чуть ли не с божественным Фидием. Но нос, это капризное вместилище запахов, как я ни бьюсь, почему-то не выходит. В отчаяньи я приставляю Зевсу какую-то грушу и вижу: о лукавые Музы, да это же вылитый нос нашего соседа-сутяги и пьяницы Полемона. И тут папаша берет меня за ухо своими клешнями и говорит: «Ты еще будешь кощунствовать, негодный!». Ну, что за странная привычка — чуть что, и дергать человека за ухо! Почему немое ухо должно отвечать за бойкий язык и кривые руки? Клянусь собакой, это придумано несправедливо!

Мудрец еще раз отыскал уши и потрогал их с таким видом, словно это были не уши, а пухлые кошельки, набитые серебряными драхмами. Чтобы не рассмеяться, Этеокл закусил губу.

— Из меня так и не вышел ваятель! — продолжал Сократ. — Резец моего отца до сих пор пылится в сундуке. Но я благодарен своей мамаше, знаменитой повивальщице Фенарете! — ведь это она наградила меня своим бессмертным искусством. И теперь, когда я по старости лет бесплоден, мне остается только одно — принимать роды у других. О, нелегкое это дело — быть в семьдесят лет повивальным дедом! Когда на свет появляются уродцы — дурные мысли и безобразные поступки, то я, как заклятый спартанец, уговариваю родителей побыстрее отделаться от них — сбросить в бездонную пропасть. И сколько приходится терпеть при этом ударов и угроз! Да что там угрозы! Любящие родители готовы меня самого отправить в пропасть — лишь бы их чада росли в спокойствии и холе… — Мудрец задумался и вдруг спросил с подкупающей прямотой: — А кем ты хочешь стать, добрый юноша? Ответь, если не трудно.