Михаил Шатров - Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

Там, в Цюрихе, я старался не встречаться с Лениным... И дело не в прежних отношениях. Он давил, подавлял меня... Что меня больше всего коробило? Прямолинейность, стремление раздеть противника публично... С любым мужиком мог найти общий язык, а с такими интереснейшими людьми, как Плеханов, Аксельрод, Троцкий... да и со мной... как стена. Да и вообще я его интересовал лишь как барометр настроений определенных слоев... Не более того. Способен до бешенства довести... И доводил.

Я тоже разошелся с Плехановым... Чхеидзе и всех наших в Питере не совсем одобряю, но вместе с тем я же пытаюсь их понять!

Я вспоминаю первые дни войны... Париж... Огромная темная масса... не «оппортунисты», не «шовинисты»... народ... и все за войну. И точно так же было в Питере, Москве... На коленях... «Боже, царя храни!..» Как будто ничего не было: ни пятого года, ни нашей работы... Такое ощущение одиночества...

И вот выбор — либо сказать войне «нет!» и стать в положение отщепенцев по отношению к своему народу, изолировать себя от массы... всеобщее оплевывание, грязь... либо пройти весь этот путь с массой... Да, да, весь этот путь с его постыдными компромиссами, временным отречением от наших принципов... Я не оправдываю, но я очень хорошо понимаю тех, кто не смог выстоять и дрогнул.

И Чхеидзе там, в Питере, исходит из этой реальности... которая здесь... не всегда может быть понята. Да, он не Робеспьер, но связан с массой... И он не боится испачкаться... Я бы не мог, а он может... Поэтому не я ему судья...

Сейчас, конечно, что-то приближается... Но что? Ведь не от сознания необходимости социальной революции... Поднимутся потому, что на фронт идти не хотят, от голода, от холода... Вот что ужасно!.. Это же не социальная революция, а... Будут громить лавки, жечь, убивать... пугачевщина... На двести лет назад... Война обесценила человеческую жизнь, привела к всеобщей вере во всемогущество насилия... Да, это народное движение, да, мы не можем поворачиваться к нему спиной... Но и нельзя строить на нем легкомысленных спекуляций. Оно не может стать источником того великого движения, которое составляет нашу задачу.

Федор Дан сказал как-то о Ленине: что против него сделаешь, если он 24 часа в сутки думает о революции... А я... я думал, но боялся этой революции, вернее — столкновения необузданной стихии с той красивой мечтой, которую несли все мы... поколения революционеров... Ну и что из того, что многое пошло так, как он говорил? Я не верил, что наш народ способен был тогда... что-то создать... И сейчас не верю...

Вообще, когда мы говорим об особой роли — «исторической миссии» рабочего класса, мы иногда впадаем в какой-то идеализм. Этот вопрос сложнее, чем кажется на первый взгляд. В политической борьбе есть... как бы это сказать... разные арены... Одно дело — стачки, демонстрации, массовые выступления, когда противники стоят друг против друга. Тут необходимы такие качества, как мужество, прямота, способность к самопожертвованию...

И совсем другое дело, когда борьба идет на другой арене, точнее, в области высокой политики, где необходимы стратеги, тактики... Не только политика, но и, если хотите, политиканство... Тут уж, извините, над вашей прямотой, благородством противники будут только смеяться, обращая их в свою пользу. Тут действительно нужен опыт, громадные знания... Так что рабочим надо сначала учиться демократизму, учиться этой «высокой политике»... А потом уж... Нельзя же лезть в воду, не умея плавать.

ЛЕНИН. В политическом деятеле самая отвратительная черта — неопределенность... когда не знаешь, что от него можно ждать завтра...

В этом смысле Мартов, еще задолго до 17-го года, часто приводил меня в ярость. В нем тогда как будто сидели два человека... Один — революционер, с великолепным революционным темпераментом... А другой... совсем ненадежный... Какая-то размазня, поддающаяся самым подлым влияниям...

Чем всегда был опасен Мартов? Он любое — и правое и неправое — дело мог защищать с одинаковым блеском... И каждый раз был убежден, что прав... Как глухой... Там, в Питере, его коллеги — Чхеидзе и компания — сотрудничают с Гучковым и Милюковым, а Мартов здесь прикрывает их... Вот и получается: снимет последнюю рубашку, если понадобится товарищу, но в политике употребит свой «высокий ум» для оправдания предательства... Потому-то и стояли между нами долгие годы политической борьбы.

Помню, как в годы войны он скорбел о «всеобщем распаде»... об утрате рабочей массой веры в «старые ценности»... Да, рабочие потеряли веру в тех, кто обманул их. В тех, кто божился и клялся именем революции, а потом предал... Да, раскол был неизбежен, и не надо было жалеть об этом... А он скорбел и все хотел оправдать, примирить, усадить за один стол...

Зачем? Попить чайку? Вспомнить совместную ссылку? Спеть старые любимые песни? Ах, не для этого? Значит, не чай пить, а заниматься политикой?.. Так, так... Что же явится тем принципом, по которому будут приглашать за стол? Глубокий ум? Прекрасно... Честность, порядочность? Очень хорошо... Личные симпатии? Совсем замечательно... Ну, а дальше?

Поймите меня правильно. С нашей, марксистской точки зрения человека глупого, бесчестного, безнравственного вообще нельзя близко допускать к политике... Но и быть просто «дамой приятной во всех отношениях» — тоже недостаточно... Нельзя политические явления сводить лишь к добродетельности одних и порочности других... О политическом деятеле судят не по тому — приятен он или нет, не по его благородным намерениям, а прежде всего по его делам, по результатам его политики. Политика — это судьба миллионов...

Я — за единство... За, за и за! Я всегда готов на честное сотрудничество... Но я очень хорошо знаю, что мнимое единство — страшнее раскола...

Вы думаете, что единство — это всех запрячь в один воз?

А я думаю, что сначала надо выяснить: куда мы собираемся его тащить? Если в одну сторону — это и есть единство... Пусть даже не будет личных симпатий... Извольте-ка вашу позицию, и тогда решим, впрягаемся ли мы в общий воз, то бишь садимся ли за один стол?

С Мартовым и его коллегами я сидеть за одним столом не мог.

Каждый раз, когда в 1917 году я писал, что все надежды страны связаны с рабочим классом, с его борьбой, они отвечали:

— Спуститесь с небес на грешную землю... Потрогайте реальную жизнь руками... Посмотрите на этих рабочих... Ну что они могут?

Что они могут — они показали в феврале 1917 года. Они сделали то, о чем мечтали многие поколения самых светлых умов России... И вместе с тем они оказались недостаточно просвещены и организованы, чтобы противостоять опытнейшим политиканам и демагогам... Недостаточно просвещены...

Да, в политической борьбе есть разные уровни... разные формы... Для одних достаточно азбуки, другие требуют громадных знаний... Так, может быть, правы те, кто говорит, что наш рабочий, сделав свое дело, не должен претендовать на какую-то особую роль, ибо он полуграмотен, нищ, лишен демократического опыта? Пусть сначала просветится... научится жить в условиях демократизма, а там... там будет видно...