Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

В деревянных домах, не без основания считал он, жить полезнее, хотя строительство выходило дороже — выбирались особые породы дуба и лиственницы, всё это везли за тридевять земель. Ну а садовое хозяйство являлось главным увлечением графа, живые растительные коллекции которого, разводимые им с превеликим увлечением и искусством, славились в обеих столицах и даже в иноземных державах.

Хлопоты предстояли Алексею немалые. Но выходило — выгоды личной свободы перевешивали. Её, эту свободу, можно было целиком посвятить собственным занятиям.

Однако иное, чего он никак не ожидал, сокрушило всё то, что так многообещающе зародилось, что влекло, становилось страстью.

Однажды поздним октябрьским вечером, уже дождливым и стылым, в опустевшем гулком доме на Фонтанке объявилась Анна. Она стремительно вошла в комнату Алексея и остановилась перед ним, переводя дыхание. На ней была нарядная шляпка из серой тафты, с полями, подбитыми чёрным бархатом, вокруг тульи розовая муаровая лента. Подобным образом она одевалась в театр или в гости. Но дорожного вида пальто и то, что за ней в дверях остановилась кормилица с ребёнком на руках, а гувернантки и другие люди уже вносили в соседние комнаты баулы и корзины, красноречиво говорило, что Анна приехала сюда не на час-другой, а намерена остановиться на продолжительное время.

— Вот я и дома, Алексис. Навсегда! — произнесла она, сняв шляпку и быстрым, изящным движением руки поправив сбившийся курчавый локон. В её больших красивых глазах готова была возникнуть улыбка, но они вдруг наполнились слезами.

— Аннет, родная, ради Бога, разъясни, что произошло! — Алексей бросился к сестре, но тут же его обожгла догадка: — Ты ушла от него?

Всё закипело внутри Алексея: да что же она, в самом деле, выкинула, как же теперь без мужа, без матушки, без семьи, без поддержки хотя бы одной-единствеиной родственной души?

Но Алексей тут же подумал: а кто же он Анне, как не самое близкое существо, к помощи которого так доверчиво она прибегла?

— Ну-ну, всё обойдётся, Аннет, всё будет хорошо, — произнёс он, стараясь сам успокоиться и успокоить сестру. — Я всё сделаю для тебя, чтобы только ты была счастлива.

Без малого год назад, вот в такую же осеннюю погоду, он стоял на мокрых и скользких ступенях Симеоновской церкви, и взор его был обращён на Анну, входившую в храм в подвенечном платье под руку с женихом, и все мысли его были самым горячим, самым искренним пожеланием ей настоящего большого счастья.

Они были тогда, тринадцатого ноября восемьсот шестнадцатого года, у Симеония все вместе — поручители по невесте граф Алексей Кириллович Разумовский и он, Алексей, а также его и Анны братья, молодые гвардейские офицеры Василий и Лев, стоявшие рядом с матушкой, статной красавицей Марией Михайловной.

Все они, сестра и трое братьев, — стройные, с вьющимися волосами — поразительно походили на мать. Но особенно в тот знаменательный день конечно же выделялась Анна — большеглазая, державшаяся с гордым достоинством невеста, которой только недавно исполнилось двадцать лет.

По сравнению с ней плотный, среднего роста жених казался неприметным.

Огненные язычки свечей трепетали, густой бас дьякона возглашал:

— Миром Господу помолимся-а-а... о рабе Божии Константине и рабыни Божией Анне-е... О еже сложите им добре в единомыслии... да Господь Бог дарует им брак честен и ложе нескверное-е-е...

Алексей хорошо знал свою сестру — умную, острую на слово, порывистую и решительную. Но теплилась надежда: вдруг порыв угаснет и всё образуется? Сын ведь у них — вот он, уже полуторамесячный, здоровенький, розовощёкий крепыш Алёшенька, Алеханчик, Ханочка...

Он осторожно и неумело развернул кружевную накидку, в которую был завернут младенец, близко наклонился к его наморщенному личику:

— Агу! Агу, Алеханчик, ну, засмейся, мой маленький. Вот гак, вот так, Алёшенька... Всё будет у тебя в жизни прелестно!.. И мамочка твоя тебе этого желает...

— Алексис, нам следует не мешкая собираться в дорогу. А тебя я попрошу нас сопровождать. Да, в Москву, к матушке... В Москве же осмотримся, определимся...

Всю дальнюю дорогу он прежде всего заботился о том, чтобы не застудить племянника и чтобы тяготы и горести неудобного, в мокрень и в стынь, путешествия не больно докучали Анне.

Посему он старался развлекать сестру всевозможными удивительными историями, которые якобы приключались с ним за границей и какие уже успели случиться здесь, в России. Он не заметил, что пересказывает то, что вчера ещё легло или только просилось на бумагу, что составляло его тайную — по Карамзину, вторую, вымышленную — жизнь, в которой, в отличие от сущей, будничной, он был полновластный и счастливый хозяин.

Анна благодарно слушала, звонко хохотала и не замечала почти, как скучна и однообразна дорога, расстилавшаяся перед ними.

Лишь время от времени брат, рассказывавший смешное, на мгновение замолкал и выглядывал за чёрный, весь в ошмётках и комьях грязи полог кареты. За пологом, впереди, виднелся кучерок, высившийся на облучке, тройка пегих лошадок с заплетёнными чёрными гривами и хвостами. А по сторонам то тут, то там мелькали дрянные домишки с продавленными крышами, с тусклыми пятнами света в перекривлённых окошках.

Изредка попадались трактиры, из раскрытых дверей которых било грязным теплом, едким запахом сивухи и разносились гнусливые звуки гармоник.

А навстречу, теряясь в густой сетке дождя, утопая в вязких хлябях грязи, двигались мужики в зипунах и свесившихся набок зимних малахаях и бабы, крест-накрест перетянутые платками. Многие вели за рукав испуганных, посиневших от холода детишек.

И их, этих странников, куда-то гнала своя несложившаяся горемычная судьба, и они устремлялись к своему счастью.

Но есть ли оно, счастье, на этой земле и где и как его можно найти?

Это только так говорилось — «к матушке», а ехать надо было к нему, к графу. И когда ещё с дороги показалась на высоком холме колокольня церкви в Горенках, дворец и длинный ряд оранжерей, возникло так хорошо знакомое с самых ранних лет острое волнение: как примет?..

Сначала они, братья, потом Анна с сёстрами, подрастая друг за дружкой, лишь по редким праздничным дням представлялись графу, которого называли меж собой воспитателем и благодетелем.

К дням этим готовились заранее: детям шили новые наряды, их мыли, причёсывали, пудрили, опрыскивали разными ароматическими настоями. Потом открывались двери, и к нему, восседавшему в кресле, по старшинству гуськом подводили «к ручке».

В такие дни выдавались подарки — столичные конфекты. Все десятеро ни в чём не ведали ущемления — были одеты, обуты, всегда вкусно кормлены, их обучали лучшие домашние учителя иностранным языкам и множеству наук. И только скупая слеза матушки, которую она украдкой смахивала в торжественные дни, напоминала детям, что они, богатые и ухоженные, лишены чего-то такого, что есть у их сверстников, самых последних дворовых ребятишек, с которыми им иногда разрешалось играть...