Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Тем, кто идёт следом!

Не с пустого места начинает разбег свой любой, даже гениальный ум, любое чувствующее сердце. Именно — с точки, являющейся итогом предшественника. Значит, прав он был тогда у Гёте, когда решил: жить, жертвуя собою для других. Не по такому же закону создана сама природа: на почве, где когда-то вздымались леса, шумят злаки?..

В Петербурге теперь, весной 1835 года, Алексея Перовского держали дела, связанные с выпуском романа отдельной книгой. Как ни были заняты друзья, они вызвались наново прочитать весь текст до посылки его в типографию, и он, автор, отправлял каждому по главам, как только они выходили из-под пера переписчиков или его собственного.

Пушкину в те дни он писал: «Вот тебе, моя прелесть, две главы «Монастырки», которые прошу всепокорнейше рассмотреть поскорее, потому что мне бы желалось, буде можно, завтра отвезть их в типографию. Продолжение последует в скором времени: одна глава у Вяземского, две переписываются, а последняя сочиняется. Вот и всё! Посылаю и напечатанное начало 2-й части, чтоб мог ты видеть связь. Прощай до свиданья: нежно целую тебя в мыслях. А. Перовский».

Сестру, которая примчалась в столицу, почти не видел: и сам был замотан, и она кружилась на балах. Потому хотя бы с помощью почты пытался разговаривать с племянником: «Я не отвечал ещё на вопрос твой, любезный Хашка, должен ли ты приготовляться на русскую историю и будешь ли держать экзамен? Что касается до последнего, то не могу ничего сказать определённого; ибо перемена узаконений относительно этого предмета ещё не совершилась окончательно, и потому я нахожусь в недоумении, как и что делать? Но к русской истории, во всяком случае, необходимо приготовляться: какого роду бы ни был экзамен, русскую историю всегда спрашивать будут. Итак, приготовляйся сколько можешь... Жуковского ещё не видал: теперь идут экзамены у великого князя, и он очень занят; однако он сегодня назвался ко мне обедать...»

«Жуковского я видел, любезный Карапузик. Он апробует последнюю твою пиэсу... греческие пиэсы твои он предпочитает...»

«Третьего дня я ездил смотреть картину Брюллова, которая меня изумила. В самом деле — удивительное произведение! Я более часу её рассматривал и часто вспоминал о тебе, жалея, что ты её не видишь...»

«Брюллова картину считаю я самою первоклассною и полагаю, что она ничем не уступает отличнейшим произведениям, а может быть, и превосходит лучшие картины всех времён без исключения...»

Не зря ль погубил он в себе деятеля просвещения? Вдруг бы достало в нём таланта, которого хватило б не только на Алёшку, но и на тех, кому потребно умное слово?

Его всегда восхищало, с каким упорством достигал поставленных перед собою целей Жуковский. А ведь имел дело с необузданной нолей и тяжёлым нравом императора. Да и предмет, который отстаивал перед ним Василий Андреевич, был особенно близок государю — образование и воспитание наследника престола.

Не могло быть сомнений — император хотел видеть наследника трона и наследником своих верований, убеждений и вкусов. Только железное сердце, железный ум и железная рука могли, по его мнению, украшать личность обладателя верховной власти. Но Жуковский настойчиво убеждал императора и императрицу, что целью воспитания будущего государя должно быть «не одно знание фрунта, механически приобретаемое, но и деятельное пробуждение высоких человеческих качеств — смелости, терпения, расторопности, присутствия духа, осторожности, решительности, хладнокровия...».

Он не уставал внушать своему ученику, как должен тот понимать своё будущее предназначение: «Великому князю надлежит привыкать видеть в исполнении своих обязанностей простую необходимость, не заслуживающую никакого особенного одобрения: такая привычка образует твёрдость характера. Каждый отдельный хороший поступок весьма маловажен: одно только продолжительное постоянство в добре заслуживает внимание и хвалу...»

Отойти от дела несправедливого, видимо, важный долг человека добродетельного. Но не большая ли доблесть дать делу праведный ход, убедить в своей истине тех, кому она чужда и кто её пока не приемлет? Однако не каждому дано скрепить свою решимость мужеством, способным повлиять на самых сильных мира сего.

— Узник твой отыскался! — Перемахивая по лестнице вверх сразу через две ступеньки, Пушкин влетел в кабинет и обнял Алексея Перовского. — Представляешь, где нашёл я Карла Брюллова? У скульптора. Как его? Ну, того, что затеял Триумфальную арку...

— У Витали, Ивана Петровича? — подсказал Алексей. — Фью! Ищи ветра в поле — от него он к Дурнову, своему однокашнику по академии, переселился, а теперь, говорят, обитает у Василия Андреевича Тропинина или в Кремле у Егора Маковского. Одна шайка эти живописцы: полотно закончил — в разгул.

Пушкин рассмеялся:

— Потому ты и запер его у себя под ключ, чтоб денно и нощно корпел и корпел?

— Его не под замок — на цепь, как каторжника, следовало бы посадить, — возразил Перовский, пряча ухмылку под напускной свирепостью. — Да как в кандалах водил бы он кистью?..

В Белокаменной Карл Брюллов объявился под Рождество 1835 года, проделав путь из Константинополя в Одессу, хотя высочайше было повелено явиться в столицу спешно и занять место профессора в Академии художеств. Однако московские объятия не пускали — слава намного опередила великого живописца.

Ещё в прошлом году Анатолий Николаевич Демидов, наследник знаменитых уральских заводчиков, приобретя в Риме «Последний день Помпеи», отправил картину на пароходе «Царь Пётр» императору Николаю Павловичу. Царь благосклонно принял подарок и распорядился выставить полотно в Эрмитаже.

Столица была потрясена увиденным. Пушкин не удержался и перевёл сюжет художника в стихи:

Но, пожалуй, удачнее о шедевре Брюллова выразился Евгений Баратынский:

Москва не видела картины, но приём оказала её творцу триумфальный — Брюллова передавали с рук на руки, с одного приёма на другой. Сам генерал-губернатор Голицын собирался заказать прославленному живописцу полотно из истории войны двенадцатого года.

Однажды, воротясь под утро с очередного обеда в гостиницу Чашникова, что на Тверской, Карл Павлович не нашёл в нумере своих чемоданов.