Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

По пятницам Николай Алексеевич приглашал на традиционные обеды немало писателей и журналистов, заманивая теперь в рассылаемых билетах не только, положим, именем Тургенева, но и новым поэтом — Алексеем Толстым.

Проторили дорогу в журнал и кузены Толстого — здесь в том же восемьсот пятьдесят четвёртом году, что и лирические толстовские произведения, в специально затеянном разделе «Ералаш», со стихотворным напутствием Некрасова, впервые появились опусы некоего Козьмы Пруткова. Это было коллективное творчество Толстого и его двоюродных братьев, положившее начало одной из самых знаменитых юмористических и пародийных мистификаций в русской литературе.

В то утро в Петергоф Толстой приехал не очень рано, чтобы не нарушить писательское вдохновение, но и не к самому обеду, чтобы не смутить холостяка, вряд ли озабоченного приготовлением для себя разнообразных блюд.

— А я ещё, Алексей Константинович, представьте, не завтракал, — встретил гостя хозяин. — Так что милости прошу со мной за компанию. Вы как, к примеру, относитесь к французской кухне? Ну, «кухня» сказано громко, моя приходящая кухарка вряд ли способна смастерить что-либо похожее на парижский стол, но чем-то средним между омлетом и русской глазуньей я вас попотчую.

На столе появилась горячая сковорода, и хозяин разложил по тарелкам угощение.

— Отменное блюдо! — воскликнул гость.

— Я так и подумал, что мой сегодняшний завтрак вам придётся по душе — как в доме Левы Жемчужникова, когда вы сами в кастрюле приготовляли вместе с любезной Софьей Андреевной замечательное жаркое или рыбу. До сих пор вспоминаю — пальчики оближешь!

Дружеские, на скорую руку обеды, которые вспомнил Тургенев, и впрямь были вкусны. Их взялся готовить Алексей Константинович, когда его двоюродный брат Лев, художник, снял в Петербурге домик в качестве мастерской и запасные ключи передал Толстому. Тут-то, сразу по возвращении из ссылки Ивана Сергеевича, и стали встречаться Софья Андреевна и двое писателей.

— Эх, приехали бы вы ко мне в Спасское — сразу бы вам салат из дичи, жареные рябчики, а то и фаршированный заяц! И все, представьте себе, из моих охотничьих угодий, заготовленное, так сказать, собственноручно.

На стене, на самом виду, красовались два отличных охотничьих ружья в соседстве с такими же роскошными кожаными патронташами и ягдташами.

— «Форсайт»? — встал со стула и подошёл к стене Алексей Константинович.

— Как вы угадали, что ружья английские? — удивился Иван Сергеевич. — Впрочем, я совершенно выпустил из головы, что мы с вами увлечены одною страстью — охотой! Правда, перед вами, медвежатником, я сущий ребёнок: вальдшнепы, куропатки — вот на что я способен. Даже на косого зимой иду, в отличие от моих егерей, с неохотой: я очень зябок... Всё намереваюсь как-нибудь подалее забраться в наши с вами родные Брянские леса. Я всё — по закраинкам, по опушечкам вроде, а у вас там, в самых дебрях, вокруг вашего Красного Рога, говорят, и медведи, и лоси, и для меня, конечно, любимая боровая птица — тетерев!

Лицо Толстого выразило счастливое умиление:

— Не бередите, голубчик, мне душу, а то брошу всё — и к себе в лес.

— Ну, тогда уж давайте вдвоём, но сначала — ко мне, в Спасское. Там у меня, признаюсь, всю зиму кормилось двенадцать куропаток — на развод. Егеря их в марте выпустили на волю. Ныне, считайте, имеется целый выводок. Зимой был у меня Некрасов, оставил своих собак. Значит, с моими — целая свора обученных псов — и на дичь, и на зверя. Ну и вот эти отменные ружья тогда в вашем распоряжении.

Толстой всё не выпускал из рук двустволку, которую снял со стены, поглаживая ладонью синюю воронёную сталь стволов, внимательно разглядывая инкрустированную серебром шейку приклада.

— Да, знаменитая фирма Форсайтов, — снял второе ружьё Тургенев. — В прошлом году, пользуясь спешным отъездом из Петербурга английского посла сэра Гамильтона Сайруса, мне посчастливилось их очень дёшево купить. До сих пор опомниться не могу, как повезло... Однако ружьишками из Англии, как видите, нынче дело не ограничивается — вон какие стволы с моря направили на Кронштадт и Петербург подданные её величества королевы Виктории. Как бы не началась здесь, у Петергофа, охота на двуногих!..

Залив из широко распахнутых окон был как на ладони, и далеко на горизонте рваной, но всё же отсюда различимой простым глазом ниточкой виднелись английские корабли. Толстой долго вглядывался в даль, затем отошёл от окна и улыбнулся:

— А что, Иван Сергеевич, нанять бы десяток-другой крепких и ладных молодцов, укрыть их на том, финском, берегу в шхерах, а с наступлением темноты — на вёсла и туда, к кораблям! Крюки с верёвками — за борт, на палубу и — бац, бац! Кого — в море, кого — в плен, на берег, а корветы и фрегаты со всеми их пушками — на дно.

— А что, — в тон подхватил Тургенев. — Вам — и титул храброго пиратского адмирала! Во-первых, охотник, во-вторых, знаменитый член петербургского яхт-клуба.

Но улыбка сошла с лица Алексея Константиновича:

— А вы бы пошли со мной?

Были они, можно сказать, ровесники: Толстому в августе исполнится тридцать семь, Ивану Сергеевичу осенью — тридцать шесть.

— Разговор, конечно, у нас шутейный, но если хотите мой настрой — я охотно пожертвовал бы своею правой рукой, лишь бы ни один из вторгшихся к нам врагов не остался безнаказанным. И если я о чём-нибудь сожалею, то лишь о том, что не избрал для себя военное поприще.

Голос Ивана Сергеевича, когда он произносил эти слова, сделался особенно высок и тонок, голова гордо запрокинулась, открывая породистое лицо, в котором и впрямь проявились вдруг значительные черты. Но нет, тут же сказал себе Толстой, он мягок; очень добр, порядочен — но всё же мягок.

Взгляд Тургенева тоже заскользил по физиономии собеседника, и только тут он заметил на ней небольшую, но резко изменившую общее выражение деталь — усы. Их ещё совсем недавно не было, а ныне они выглядели совершенно раскустившимися, как у настоящего воина.

А вдруг он и в самом деле не импровизировал насчёт морских нападений? Вдруг он всё это продумал, взвесил, поделился мыслью со сторонниками, а сюда приехал, чтобы лучше рассмотреть театр будущих боевых действий?

— Признайтесь, Алексей Константинович, вы и ко мне заехали не на чашечку кофе?

Толстой расхохотался:

— Куда нам с вами, сугубо статским, да в строй, милейший Тургенев? Вот как-нибудь и вправду закатимся однажды с вами в Брянские леса, то-то постреляем!..

Меж тем Тургенев был весьма близок в своей догадке к действительности: его гость объезжал берега залива который уже день, чтобы как следует изучить местность, где можно было бы разместить партизанские яхты. Он уже заказал в Туле у оружейников несколько десятков карабинов с нарезными стволами, чтобы на дальнее расстояние вести прицельный огонь, вёл переговоры в Петербурге о приобретении быстроходных катеров. Замысел держался в глубокой тайне, пока Толстой не убедился, что предприятие не только рискованное, но и трудновыполнимое.