Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Алексею Константиновичу на мгновение припомнился разговор с императором в те дни, когда дядя Фёдор Петрович отправил ему своё ходатайство.

— Что это наши с тобою родственники — сговорились? — встретил Толстого Александр Николаевич. — Сначала осмелилась просить за рядового Шевченко моя августейшая сестра, великая княгиня Мария Николаевна, теперь — твой дядя граф Толстой.

Алексей Константинович верно рассчитал свой визит — не пришлось самому напоминать.

— Ваше величество, их, покровителей искусства, священный долг — лелеять и пестовать таланты. А более высокого Божьего дара, чем создавать красоту, к чему призваны художники в этом мире, увы, не существует. Только красота способна преобразить душу человека, сделать её истинно великой и возвышенной, по-Божески справедливой и доброй, — облёк свою рассчитанную мысль в нужные слова Толстой.

— И этот, богомаз талантлив?

— Бесспорно, ваше величество. Я видел его картины, и одна из них украшала галерею вашего министра Льва Алексеевича Перовского, а уж он, вы сами, смею заметить, не раз убеждались в этом, знал толк в искусстве.

— Однако... — начал царь и смутился.

Толстой знал, что он сейчас вспомнил стихи Шевченко:

Стихи были об императрице Александре Фёдоровне. И он, царь и её сын, хотел сейчас произнести: «Но ведь он оскорбил мою мать! Именно потому я не мог его простить даже в день моего коронования». Но сказать так вслух после слов Толстого о красоте, делающей человеческую душу высокой и благородной, значило бы показать себя не императором, занятым теперь подготовкой великих реформ, а мелким, вздорным и глупым человеком.

— Что ж, Толстой, если бы я не был христианином... Быть по-твоему!..

Алексей Константинович поднял лицо и встретился с глазами Шевченко. «И такого поэта — в солдаты, с запрещением писать и рисовать!» — подумал он и вслух произнёс:

— «Жница»... За одно это ваше стихотворение, Тарас Григорьевич, я не знаю, что бы отдал...

В конце восемьсот пятьдесят девятого года Толстой и Софи уехали в Париж.

Нет, ничего не вышло из его службы в Комитете о раскольниках. Как он ни заставлял себя подчиниться решению государя, никакими фокусами не мог добиться успеха.

Ну ладно, подчас думал он, вдруг употребили бы меня на дело освобождения крестьян, например. Я бы шёл своей дорогой, с чистою и ясною совестью, даже если бы пришлось идти против всех. Но на том поприще, на которое я поставлен, — тупик, и его, даже нарочно захотев, не смогли бы придумать хуже.

Порой отчаяние доходило до того, что положение, в котором находился, он уподоблял казни если не физической, то нравственной. Убить человека дурно, говорил он Софи, но убить мысль, ум — хуже.

Так уж водится, что самые яркие и сильные произведения рождаются, когда выходят из глубины страдающей души. Такой оказалась поэма «Иоанн Дамаскин», в которой слышатся стоны его собственного сердца.

Тайный смысл жития преподобного Иоанна, положенный в основу поэмы, первой, наверное, поняла императрица Мария Александровна и, зачарованная звучностью стиха и характером главного героя, вероятно, рассказала о своих чувствах государю. Даже, скорее всего, и прочитала ему некоторые места.

Царь сам стал перелистывать рукопись. А там были и такие слова:

Император поморщился: вряд ли так выражают простое нежелание служить. Не прославление ли здесь тех, кто был наказан за вольнодумство? Тут так и читается между строк: как ни истребляете вы, сильные мира сего, свободную мысль, как ни запрещаете выражать её пером или кистью — её вам не одолеть.

Александр Второй передёрнул плечами и брезгливо отодвинул от себя листы с поэмой. А тут из Третьего отделения прислали экземпляр с пометами красным карандашом и предложением: не показать ли духовной цензуре? Предложение выглядело благовоспитанно: дескать, известно, что первой читательницей оказалась её императорское величество, но нет ли в тексте чего-нибудь сокрытого, против Бога?

Ну ясно, встрепенулся с облегчением император, — не он инициатор запрета. А коль возникло сомнение, можно нумер журнала «Русская беседа», где уже завёрстана поэма, и попридержать, и строго цензуровать текст. И естественно, без всяких скидок...

И всё же поэму отстояли и в министерстве просвещения, и друзья-литераторы.

Алексей же Толстой, объявляясь на очередное дежурство во дворец в качестве флигель-адъютанта и зная, откуда подул ветер, старался не встречаться взглядом с другом детства.

— Ах, этот слякотный и гнилой климат Петербурга. — Как ни в чём не бывало царь взял, по своему обыкновению, заимствованному у отца, Алёшу под руку. — Не будь на мне тяжёлого бремени, ниспосланного свыше, давно бы закатился в Ниццу на всю зиму!

— Я, кстати, ваше величество, хотел как раз просить вашего соизволения предоставить мне отпуск, — поднял глаза Толстой.

— Именно во Францию и на всю зиму? О, как ты, Алёша, мудро рассудил! Конечно ж, какие могут быть с моей стороны возражения?..

В Париже Толстой, наверно, впервые понял, почему славно чувствовал себя Гоголь за границей: вместо мертвящей, лживой, двоедушной жизни там, на родине, — здесь воздух свободы.

А как писалось во Франции Тургеневу...

В те дни как раз в Париж приехал Иван Сергеевич, за ним — Павел Васильевич Анненков, Боткин Василий Петрович [45] Анненков Павел Васильевич (1813—1887) — русский литературный критик, мемуарист. Подготовил первое научное издание сочинений А. С. Пушкина. Боткин Василий Петрович (1811/12—1869) — русский писатель, западник. Брат известного русского терапевта С. П. Боткина и художника и коллекционера М. П. Боткина. ...

Странно: когда-то Толстого с ними впервые, можно сказать, свёл «Современник», а ныне они ещё более стали ему симпатичны, когда все вместе порвали с сим журналом.

А как можно оставаться автором издания, если на его страницах стали отдавать предпочтение не чистому искусству, а произведениям с определёнными тенденциями?

Началась новая программа, когда критику в журнале возглавил некто Чернышевский — бывший саратовский учитель и на вид и по писаниям педант и схоласт. Его магистерская диссертация «Эстетические отношения искусства к действительности», изданная отдельной книгой, тут же оказалась поднятой на щит людьми «Современника» как новое слово материалистической философии.