Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Наумов, не переменив вольной позы, точно к приятелю в гости взошёл, изъяснил неторопливо, толково, точно с приятелем о соседе своём толковал:

— Вашим предместником надумалось так. Его превосходительство дай да и запрети войскам преследовать хищников на их стороне. По связям закубанских народов с народами кабардинскими и кабардинских народов с чеченцами все они знают о запрещении, а дело известное, разбойнику попущение дай, разбойник теряет рассудок, и без того весьма небольшой.

Алексей Петрович почесал согнутым пальцем щёку, хмыкнул презрительно:

— Отчего ж изволили запретить?

Наумов не улыбнулся, однако ж брови слегка приподнял:

— Из спасенья заразу принять, моровая язва нередко приключается от грязи кромешной тел и жилищ в тех местах.

Алексей Петрович насторожился:

— В самом деле прямая опасность язву поймать?

Наумов на этот раз улыбнулся:

— Самые малые меры прими, так опасности нет никакой, наш-то народ искони содержит себя в чистоте.

Алексей Петрович точно бы посоветовал, а не отдал распоряженье по штабу:

— Так вы, Сергей Александрович, сделайте одолжение, изготовьте приказ: на той и на другой стороне преследовать разбойников до последней возможности и потачки никакой не давать, однако ж твёрдо внушить офицерам и нижним чинам: тех, кто не защищается или бросает оружие, щадить непременно.

Наумов ответил тем ровным будничным тоном, который показывал, что исполнит с точностью в срок, однако ж не станет из служебного рвения горячки пороть:

— Будьте спокойны.

Алексей Петрович оглядел офицеров:

— Надеюсь, не будет упущен ни один случай отмщения.

Один Наумов отозвался за всех:

— Точно так.

Алексей Петрович всей ладонью потёр подбородок:

— А и точно разбойники эти кремень, куда ни оборотись, отовсюду искры летят.

Умолк и сидел недвижим.

Приближёенные офицеры из почтенья молчали минуту-другую.

Алексей Петрович точно застыл.

Кто-то кашлянул. Кто-то двинулся стулом. Кто-то негромко спросил у соседа, какое нынче число. Глядь, уж всё без порядка, без внимания к наместнику и генералу оживлённо переговаривались между собой. Главной темой, всех занимавшей, был оконченный поход в Дагестан. Участники похода передавали свои геройства тыловым офицерам, живо и в красках, смеялись над слабостью соседних отрядов, бранили джигитов за глупость фронтальных атак и жестокую хищность завалов.

Понемногу, из разрозненных эпизодов и реплик, Александр уяснил, из чего заварился осенний поход в Дагестан. Аварский хан, присягнувший на верность и на всех встречах с русскими офицерами хвалившийся тем, что удерживает горские племена от разбоя, не удержал от соблазна своей разбойной природы, поднял эти самые племена, собрал головорезов тысяч до тридцати, впрочем, их никто не считал, и ударил на селенье Башлы, занятое небольшим русским отрядом, которым командовал генерал-майор Пестель. Всечасно ожидая измены, так свойственной беспокойным джигитам, опытный генерал на подходы к селенью выдвинул батарею и хорошо её укрепил. Его предусмотрительность оказалась более чем своевременной. Когда нестройные толпы конных абреков бросились на батарею с одними шашками да гортанными визгами, они отбиты были картечью. Та же бесславная участь постигла все нападения, которые следовали одно за другим до наступления темноты. Однако с наступлением темноты коварные жители, столь же неверные данному слову, впустили в селение своих воинственных соотечественников. Тем не менее Пестель держался целые сутки, ожидая подмоги, и в полном порядке отступил на Дербент, не удержанный тем, что разбойники всюду перекопали дороги и истребили мосты. В общей сложности за дни боев его потери составили убитыми и ранеными до четырёхсот человек, что, по мнению офицеров, было немного.

Под рукой Алексея Петровича находилось всего около трёх тысяч штыков и четырнадцать пушек. За дальностью расстояния он не имел возможности прийти на помощь отряду, атакованному в Башлах. Он растянул свои батальоны так, чтобы лазутчикам его отряд показался более многочисленным, и двинулся на Параул, прежнюю ставку аварского хана, уверенный в том, что многие из смутьянов оставят позиции против Пестеля и устремятся защищать свои неразумно оставленные жилища, что и подтвердилось впоследствии. Лезгины заняли вершины и перекопали проходы в горах. Отряд Алексея Петровича принуждён был встать на ночлег. Остановку легкомысленные лезгины приняли за победу, всю ночь жгли костры, пили вино и пели свои кровожадные песни. Ночь выдалась ветреной, бурной. Алексей Петрович пустил в обход батальон с двумя пушками. Уже на рассвете батальон приблизился к караулам, беспечным и пьяным. Передовая линия сделала залп, ударила в барабаны и с криком ура бросилась в штыковую атаку, каких не выдерживали даже французы. Лезгины всюду бежали, бросая награбленный скарб и оружие. Параул был оставлен без боя. Лезгины остановились только у селения Большой Джангутай, заняли возвышения, сделали окопы и засеки, однако ж бежали и тут, едва испытав на себе штыковую атаку. На острастку тем, кто соблазнится впредь изменить, Алексей Петрович приказал истребить большую часть селения и в нём дом брата аварского хана и всюду разослал прокламации, в которых извещал окрестные племена, что властью, данной ему императором, лишает аварского хана генеральского чина и жалованья. Потеряв убитыми и ранеными до пятидесяти нижних чинов и трёх офицеров, он возвратился на Линию, не помышляя о завоевании гор, бесполезных для русских.

Слушая тех, кто был очевидцем или сам водил солдат на завалы с открытой грудью, с саблей, в штыки, Александр не мог не понять, что угрозы, обрушенные Алексеем Петровичем на старейшин лезгин, все эти обещания палок, пожаров и казней, назначены напугать примитивное воображение людей ограниченных, из века в век и между собой говорящих языком кинжала и пули, а лишь доходит до дела, затеваемого жаждой грабежа и насилия, Алексей Петрович убивает и жжёт более в силу необходимости, чем по склонности к убийству и разрушению, потому что генерал не кровожаден, а добр по природе своей, с чувствами мягкими, которым умеет не давать воли по приказу рассудка.

Из задумчивости его вывели два денщика с большой миской супа в руках. Стол в самом деле оказался годен на всё. Обед был накрыт, приборы расставлены, офицеры рассаживались кто где хотел, не справляясь с чинами, — явным образом заведение Алексея Петровича, желавшего видеть не механизмы тупого повиновения, но товарищей возле себя. Суп задымился в тарелках. Ложки с аппетитом были пущены в ход. Пили вино, переговаривались, шутили, смеялись, как ни на одном обеде в чинной Москве. Отобедали, передвинулись, дали денщикам прибрать со стола, одни без доклада ушли, другие сели играть. Партнёры, верно, привычные, заняли места возле Алексея Петровича, и Алексей Петрович с вниманием неподдельным сыграл два роббера в вист.