Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Солнце било прямо в тесные окна, распластавшись на полу горящими лужами. За стеной возился и ворчал себе под нос денщик, начищавший парадные сапоги.

Внимательно слушая тревожные размышления, в которых было так много доброго чувства и так мало понимания действительной европейской политики, изученной им до малейших подробностей, из одного интереса, без мысли, к чему применить, заложив ногу на ногу, с трубкой в руке, точно разглядывая неторопливый сизый дымок, он возражал:

— Пожалуй, довольно трудно решить, сколько действовал он согласно своим убеждениям, тогда действительно приобретённым от республиканца Лагарпа, сколько как трезвый политик, который должен был размышлять о будущем устройстве европейского мира. Можно ли было надеяться даже во время наших самых блестящих побед, что наши союзники, так часто нас предававшие, Англия и Австрия в первом ряду, в благодарность за наши победы, тотчас не обратятся в наших заклятых, хотя бы и тайных, врагов? На кого же при таком возмутительном положении дел можно бы было рассчитывать, чтобы из одной европейской войны не угодить назавтра в другую? На одних побеждённых, вот на кого, пусть мою мысль ты примешь за парадокс, а государь не мог же не понимать, что нынешние французы не любят Бурбонов, что не замедлило подтвердиться, как только решительный Бонапарт с Эльбы удрал и высадился с отрядом в бухте Жуан. Что же, подумай, могло примирить французский народ с ненавистной династией? Только Хартия и сохранение того порядка вещей, который им дала революция и которого Бурбоны, по глупости своей прирождённой, сохранить не хотели, за что и были наказаны новым, на этот раз препозорным, изгнанием.

Остановившись, заложивши за спину руки, Якушкин медлительно повёл головой:

— Однако права были даны, вот важно что, я надеюсь, отрицать ты не станешь?

Он соглашался, выдохнув дым:

— Этого я и не думаю отрицать, я лишь предполагаю, что тут случился либерализм менее по сочувствию к либерализму, чем поневоле, как в делах государственных обыкновенно приступает нужда.

Прислонившись к стене, почти невидимый слева, справа залитый солнцем, сделавшись от этого почти невесомым и плоским, прищуриваясь, задумчиво глядя перед собой, с глубокой складкой между бровями, Якушкин сквозь зубы бросал:

— Может быть, только в пятнадцатом году мы его не узнали. По возвращении просил он месяц отдыха у министров, а после отдыха почти все дела управления передал дураку Аракчееву.

Он вставлял, недоумевая над тайнами человеческих судеб:

— Который начал с того, что предложил сократить срок службы солдатам до восьми лет.

Якушкин точно не слушал его, продолжая:

— Душа его в Европе была, в России он заботился только об увеличении войска...

— Что неизбежно в предвидении новой войны.

— Бывает всякий день у развода.

— Его присутствие полезно войскам.

— Во всех полках развелись учения да учения.

— Что же полки без учений?

— Шагистика входит в прежнюю силу.

— Без шагистики что за развод!

Странная завелась у этих юношей манера слушать только себя одного, и он, иронически улыбаясь, следил, как Якушкин сжимался пружиной и вновь с беспокойством вышагивал перед ним:

— Его поступки слишком непонятны и странны. В Европе он покровитель, почти корифей либералов, в России бессмысленный деспот. Разводы, парады, военные смотры почти его единственные занятия. Его одни военные поселенья заботят да устройство больших по всей России дорог, на которые он не жалеет ни денег, ни пота подданных и по которым ездить нельзя, так умеют их строить.

Помня мытарства кавалерийских резервов, он возражал:

— Без хороших дорог невозможна скорая переброска войска к границам, между тем неспокойно кругом.

Якушкин резко бросал:

— Нынче нам с кем воевать?

Он осторожно предполагал, забывая о трубке:

— Война возможна в Европе, война, как ты знаешь, всё ещё не завершена на Востоке, где дикие племена против нас подстрекают персияне и турки, а через них англичане, чего не видеть нельзя. Для усмирения турок, силящихся взорвать у нас тыл, возможно движение из Грузии и на Балканах. В таком случае понадобится передвинуть два, если не три десятка дивизий близ к Австрии, замышляющей ударить нам в спину, чтобы сохранить своё влияние среди балканских народов, национально и религиозно чуждое им.

Якушкин остановился, склонил голову, взволнованно размышлял:

— Европа истощена, в Европе нынче война невозможна, а на Востоке что за война, об чеченцах да кабардинцах и не помнит никто, две-три сотни разбойников, не больше того. Нынче главное то, что вопросы, давно порешённые людьми просвещёнными, у нас явились новостью для людей, которые почитают себя просвещёнными, то есть изъясняются по-французски и немного знакомы с французской словесностью. Многие офицеры, не только в армии, в гвардии даже, не представляют себе, что из русского человека выправить годного солдата возможно, не изломав на спине его двух возов берёзовых палок. Многие землевладельцы смотрят на крестьян своих как на собственность, вполне принадлежащую им, и уничтожение её почитают потрясением самых основ государства. Их послушать, так Россия держится одним благородным сословием и потому искоренение рабства, заодно уничтожив и это сословие, приведёт её в состояние самое жалкое. Приступить к образованию народа, хотя бы начальному, почитают они самым пагубным делом. Свобода мнений в глазах их погубительна. Однако молодёжь нынче высказывает слово истины смело, а так называемое высшее общество состоит из староверцев, для которых коснуться какого-либо вопроса, нас занимающего, представляется государственным преступлением.

Вскидывал голову и жёстко, уверенно говорил:

— Мы должны противодействовать злу, которое тяготеет теперь над Россией.

Он спрашивал со своей всегдашней усмешкой:

— Что же вы станете им возражать?

Неприязненно взглядывая на эту усмешку, отходя прочь от него, ступая по солнечным пятнам, Якушкин с ожесточением сообщал:

— Мы скажем, что рабство есть дерзость, что солдат тоже есть человек, что грабительство из казны и мздоимство есть преступление непреложных законов морали, что неуважение к человеку вообще есть нарушение права естественного, согласно которому все люди равны.

Он улыбался:

— Полно, староверцы просто не станут вас слушать.

Круто оборотившись, с возмущённым, сжатым лицом, Якушкин язвительно возражал:

— Для противодействия злу, которое тяготеет над нами, необходимо прежде всего действовать на мнение молодёжи, которая, имея столько избытка жизненных сил, при обстановке жизни самой ничтожной, увидя перед собой прямую и высшую цель, вся будет с нами, по крайней мере, самые порядочные из них, эти уже непременно!