Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Александр слушал с нарастающим интересом, прежде наблюдая наши устремления на Балканы лишь по частым громам и молниям британских газет; с рассеянным видом докуривал сигару, о которой почти позабыл; с завистью об том размышлял, что где-то за морем этот незнакомый ему человек решительно и полновластно участвовал в деле, от хода которого прямо зависели судьбы многих народов; пуще того — зависели война или мир, достоинство России, проливы, прибыльная торговля с Левантом, прежде важным плацдармом французской торговли; а он тем временем строчил водевильчики о притворной неверности да отбывал раз в месяц дежурство, от исправности которого зависело разве что то, что сам он был изрядно помят и небрит.

Да и Стурдза, обложившись депешами в укромном своём кабинете, во что-то, как видно, со страстью вникал, на что-то по мере своей изворотливости пытался влиять, на что-то надеялся, к чему-то стремился — стало быть, жил, был живой человек, огонь, дипломат, укротитель и устроитель чего-то — загляденье было глядеть.

С остервенением швырнув депешу на стол, так что скользнула и полетела на пол, как белая птица; не став поднимать, схватившись за круглую голову — чуть ли не Шаховской, только волосы низко обстрижены, не за что себя ухватить, — Стурдза с устремлённым в какие-то дали огненным взором заметался по комнате, точно ища выхода из неё. Минуту спустя очутился вновь перед картой, с удивлением её оглядел, как будто увидел впервые, и вдруг со страстью заговорил, то и дело поводя дрожащей рукой над Грецией, над Балканами, над юго-западными провинциями России, чаще других над родимой Молдавией:

— Час освобождения близится! Мы проявим твёрдость в вопросах об автономии Сербии и о незаконных поборах в Молдавии и Валахии, и наша твёрдость приведёт очень скоро к войне. Тогда навстречу нашим войскам восстанет Болгария, восстанет и Греция. Результат военных действий быть может только один: проклятые османы будут оттеснены в Малую Азию; на Балканах восстанет из пепла единое Балканское государство, при поддержке великодушной России, которая протянет освобождённым народам светильник науки, возжжённый в просвященной Европе; и следствием этих событий явится провозглашение Балканской республики, во главе которой неминуемо встанет Иван Антонович, граф Каподистрия!

Невольно дивясь этому чуду преображения, когда русский фанатически преданный династии монархист и теоретик европейского легетимизма у него на глазах так легко превращался в яростного и не менее фанатичного балканского республиканца, Александр спросил с застывшим лицом, страшась рассмеяться, даже ироническую улыбку сдержав, которая была бы, по его разумению, в такой момент неуместна:

— Позвольте, Каподистрия именно отчего?

Так круто оборотившись к нему, что едва устоял на ногах, уставившись на него с удивлением, точно позабыл про него и ораторствовал всё это время наедине, Стурдза недовольно отрезал:

— А оттого Каподистрия, что он уроженец острова Корфу и на Балканах свой человек!

Не дрогнув, не переменившись в лице, Александр пошутил:

— Стало быть, как говорится:

Разгадав верно, по какому случаю Александр смеётся над ним, опуская глаза, поспешно и неловко оправляя причёску коротких волос, своими дрожащими пальцами только нарушая строгий пробор, Стурдза спросил, видимо, лишь для того, чтобы как-нибудь выбраться из неловкого положения:

— Что, вы поклонник Державина?

До того докуривши сигару, что жгло уже пальцы, бросив её издали в пепельницу, стоявшую на соседнем столе, не отвечая на этот вопрос, чтобы продлить замешательство любителя царствовать пролитием крови российской, он неторопливо, раздельно сказал:

— Наше продвижение на Балканах необходимо, пожалуй; впрочем, для меня это пока что открытый вопрос. Только вся беда в том, что мы введём там, как ввели в Бессарабии, нашу систему правления с от неё неотделимой продажностью, бюрократией полувоенного, то есть худшего толка и вымогательствами, которые процветают у тех же турецких пашей, от ига которых надлежит освободиться балканским народам. Не говорю уж о том, что Британия сделает всё, что в силах её, чтобы не отдать нам Балкан, и это устроить нетрудно, укрепившись как следует в Гибралтаре, на Мальте и Ионических островах.

Задумавшись на мгновенье, закусивши страстные губы, Стурдза решительно возразил:

— Однако ж, позвольте, ничто не говорит об активности англичан на Балканах. Как острятся в английских газетах, английский посол мирно спит в своём дворце с видом на Босфорский пролив. Вы рассуждаете, простите меня, но я не могу вам этого не сказать, как любитель.

Задетый за живое этим оскорбительным словом, не почитая себя дилетантом ни в чём, то есть ни в одной из доступных уму человеческому наук, поскольку за всё, что интересовало его, принимался увлечённо и основательно; глядя рассеянно, как в пепельнице ещё курится лёгкий дымок, он отрезал сквозь зубы, как ни хотелось ему нагрубить:

— Он проснулся теперь. Уверяю, не надейтесь, у него достаточно оснований проснуться.

Расставив ноги, глядя с открытой насмешкой, Стурдза язвительно протянул:

— Будьте любезны, укажите мне хотя бы одно основание — мы тут не совсем в курсе дела, захлопотались совсем, к тому же бюрократия полувоенная, то есть худшего толка. Слушаю вас.

Эта язвительность, на которую Стурдза право имел, да не должен был показать, взбесила его, и Александр, холодно взглядывая на неуместного, неуклюжего остряка, твёрдо заговорил:

— Главнейшее основание: Европа умело оградила себя от нахальных британцев тарифами, как прежде придумал против них Бонапарт, учредивший, как известно, блокаду. На бирже цены скачут как угорелые, угрожая разорением промышленности и земледелию; банки переживают тяжёлые времена, кредит падает, сокращается экспорт. Британские купцы, после столь любезных вам договоров, потеряли надежду восстановить своё преобладание на континенте; отныне все их надежды на расширение торговли с Востоком.

Выслушав обдуманные его рассуждения, Стурдза заметил с той же мало его украшавшей насмешкой, мели, мол, Емеля, а мы себе на уме, дипломаты-с, высокой руки-с:

— Обстоятельства эти слишком известны.

В самом деле бюрократия полувоенного, то есть худшего толка, а ведь очень неглупый, основательно образованный человек, он стиснул зубы, однако продолжал невозмутимо и мирно: