Светлана Лыжина - Любимый ученик Мехмед

Казалось, возвращение принца к грубостям будет естественным, ведь многие мальчишки — самые обычные, не догадливые — пробовали испытывать терпение своего преподавателя, когда он вёл себя не так, как им бы хотелось. Они даже начинали открытый торг — дескать, если станешь снова приветливым, я буду учиться, а если не станешь, то не буду. Наглецы, да и только!

Андреас, уже имея опыт, сумел бы объяснить очередному наглецу, что не торгуется, и не поддался бы давлению, а вот Мехмед совсем не имел опыта противостояния с учителями, подобными Андреасу, и всё же каким-то образом угадал, что грубость — путь тупиковый. Наверное, ученику помогли природный ум и сообразительность, и в итоге он избрал совсем иную дорогу.

Когда Андреас вошёл в классную комнату то увидел, что наследник престола не просто обернулся ко входу, а встал, желая таким образом приветствовать вошедшего.

Преподаватель поклонился своему высокородному ученику, а ученик вдруг произнёс по-гречески:

— Доброе утро, учитель.

Андреас удивился ещё больше, но ответил очень сдержанно и спокойно на том же греческом:

— Доброе утро, мой ученик.

Затем преподаватель направился на своё место на тюфяке, жестом предложив принцу сесть напротив, но принц не желал садиться, а пытался заглянуть Андреасу в глаза и сказал всё так же по-гречески.

— Учитель, прости меня.

«Как мило», — подумал грек, но поднял руку, призывая к молчанию:

— Не будем говорить об этом.

Во время всего урока Андреас проявлял такую же сдержанность. Больше не садился с учеником бок о бок, как с товарищем, и не просил декламировать стихи.

Наверное, в прежние времена Мехмеду могло бы показаться, что занятие прошло скучно, но принц не скучал. Он точно выполнял все указания преподавателя и стремился говорить только по-гречески. Например, раньше принц использовал турецкий язык, чтобы спросить:

— Что означает это слово? — а теперь понял, что задать вопрос лучше на том языке, который изучаешь.

Так же по-гречески Мехмед спрашивал:

— Я правильно сказал, учитель? Я правильно перевёл? — и ждал, когда похвалят.

Андреас, конечно, хвалил, говоря «правильно», «хорошо», но произносил слова похвалы всё так же сдержанно, поэтому Мехмед был заметно огорчён. Ученик не догадывался, что учитель мысленно улыбается и хвалит гораздо больше: «Мой умница! Ты мой чудесный ученик! Мы занимаемся не более трёх месяцев, и уже такие успехи — ты перестал бояться разговаривать. Как же я доволен! Как доволен!»

Нынешний успех казался сродни чуду, ведь за предыдущие годы Мехмед, занимавшийся с другим учителем, так и не заговорил по-гречески, а тут вдруг заговорил. Правда, принц не боялся разговаривать лишь потому, что теперь страшился чего-то другого, и этот новый страх оказался больше, чем страх показаться бесталанным учеником. Чего боялся мальчик? Того, что учитель вдруг сам решит пожаловаться на своего ученика? Или того, что любовь учителя уже никогда не вернётся?

Андреасу, который притворился оскорблённым подозрениями, следовало через некоторое время всё-таки простить Мехмеда, ведь этот учитель стремился воздействовать на учеников любовью, а не страхом, однако грек решил выждать.

«Я и так поспешил, когда подал этому мальчику совет, как поладить с муллой, — думал Андреас. — Я совершил ошибку, потому что мной руководило сострадание, однако если я действительно хочу помочь, то не следует больше торопиться. Не следует. Пусть всё идёт своим чередом». Вот почему учитель не стремился вступить с учеником в доверительную беседу, как делал прежде, и не стремился спрашивать: «Что тебя тревожит?» Слишком быстро простить оскорбление, пусть мнимое, означало избаловать мальчика, а учитель стремился совершенствовать своего ученика. Совершенствовать, а не портить. В этом заключалась суть всякого обучения — сделать так, чтобы обучаемый стал лучше, чем был.

Время шло. Почти окончилась осень. Зелёные горы и равнины, окружавшие Манису, стали всё больше приобретать жёлтый оттенок. Дни становились короче, а вечера — длиннее, и вот в один из таких вечеров Мехмед снова удивил учителя, но теперь не слишком приятно.

Всё случилось, когда Андреас, удобно расположившись на софе в своих покоях, при свете одного-единственного светильника, стоявшего в стенной нише, читал книгу — совсем маленький томик, который можно держать одной рукой, и рука не устанет.

Книга, называвшаяся «Пир», происходила не из дворцовой библиотеки, а из личной библиотеки молодого грека, хранившейся в одном из дорожных сундуков, причём являлась у Андреаса одной из любимых, так что он знал содержание томика почти наизусть.

Рука с книгой, хоть и не уставала, но часто опускалась на край софы, ведь достаточно было прочитать первые пару строк на странице, чтобы вспомнить остальное. Грек не столько читал, сколько вспоминал тех, с кем обсуждал эту книгу во время пира в саду, усаженном оливковыми деревьями и украшенном статуями. Воспоминания приносили удовольствие, поэтому, когда их прервал лёгкий скрип открывающихся дверей, стало досадно.

Впрочем, досада на лице молодого грека тут же сменилась удивлением, потому что он ожидал увидеть некоего служителя, но вместо этого увидел ученика. Вне всякого сомнения, Мехмед опять сбежал от своих челядинцев!

Принцу не полагалось ходить по дворцу в одиночестве, однако мальчик явился один. Но зачем он явился? Честно говоря, выяснять это Андреас не очень-то желал и даже подумал: «Шёл бы ты прочь. Прячься от своих слуг где-нибудь в другом месте». Пусть наследник престола имел право не спрашивать разрешения на то, чтобы войти в чьи-либо покои на мужской половине дворца, поведение Мехмеда, явившегося без приглашения, показалось Андреасу бесцеремонным.

Между тем принц проскользнул в полуоткрытые двери и аккуратно, стараясь производить как можно меньше шума, закрыл их, а затем осторожно прошёл по коврам к софе и — опять без приглашения! — уселся.

После этого ученик посмотрел на учителя так, как если б был собакой, которая ластится к хозяину, и произнёс по-гречески:

— Учитель, я здесь с тобой посижу, пока меня не нашли.

— Принц Мехмед, тебе не следует так поступать, — строго сказал Андреас тоже по-гречески.

Принц продолжал всё на том же языке:

— Учитель, прошу тебя, забудь ту мою дерзость. Я не хотел сказать ничего обидного. Так вышло само. Помнишь, я говорил тебе, что на меня все сердятся? Все привыкли, что я дерзкий, а ты… сказал мне тогда… что, не сердишься, и чтобы я помнил об этом. Учитель, почему же тогда ты сердишься? Не сердись, учитель, — принц придвинулся чуть ближе к софе. — Учитель, прошу тебя, не сердись.

Андреас не мог сходу придумать ответ. Умный ученик опять оказался очень убедителен в своей логике и к тому же, желая понравиться, продолжал говорить по-гречески: