Светлана Лыжина - Любимый ученик Мехмед

«Как жаль, что в этом стихе всё прямо», — думал принц, ведь полузабытая поэзия так волновала! Особенно тем вечером, когда Учитель дал обещание «всё объяснить».

Увы, навязчивые слуги не позволили Мехмеду подольше поговорить с Учителем, давшим обещание, а потащили прочь — дескать, настало время спать — но мальчик, возвращаясь к себе в покои по тёмным дворцовым коридорам, продолжал думать об Учителе и о чудесном мире стихов, потому что там никто не разлучал влюблённых.

Оказавшись у себя и увидев закрытые двери комнаты, где обычно проходило обучение книжным наукам, принц вздохнул, почувствовав, как сладко кольнуло сердце, но и тут челядинцы не позволили задержаться — повели в спальню, поднесли умывание, переодели, уложили.

По обыкновению, чтобы лишний раз не тревожить битую спину, Мехмед улёгся на живот, обнял подушку, попросил слуг «накиньте на меня одеяло», а когда те ушли, принялся мечтать. При свете ночных светильников он представлял себе красивый сад, про который говорилось в полузабытом стихотворении, и ручей в саду, и юношу в полосатом персидском халате, стоявшего на берегу ручья.

Увы, этот персидский юноша ничем не походил на самого Мехмеда. У Мехмеда никогда не было прямого носа и пухлых губ. Турецкий принц не мог считаться волооким, пусть Учитель и сказал ему однажды:

— У тебя очень красивые глаза.

А ещё Учитель посетовал:

— Жаль, что тебе нельзя отрастить волосы чуть длиннее.

Ах, Мехмед и сам бы хотел это сделать по примеру юноши из стихотворения, но ношение длинных волос было персидским обычаем. Турецкая традиция предписывала стричься коротко или вовсе брить голову, и потому принц, вспомнив об этом, даже пожалел, что родился турком.

А ещё он представил, как выглядел бы Учитель, если б отпустил бороду, хоть борода и не могла появиться в действительности. В Турции носить бороду имели право далеко не все, и Учителю этого не дозволялось, но Мехмед всё же представлял, потому что в стихотворении тот мужчина, который признавался в любви юноше, упомянул, что бородат.

Наверное, борода у мужчины, тоже перса, была широкая, чёрная, волнистая. И нос такой же прямой, как у юноши… и как у Учителя!

Всё это Мехмед увидел во сне. Приснился сад, посреди которого журчал ручей. На берегу стоял юноша, задумчиво глядевший в воду, а неподалёку находился мужчина. Мужчина, медленно приближаясь, декламировал юноше своё стихотворение о любви — то самое персидское стихотворение и, наверно, даже не переведённое на турецкий. Мехмед всё равно не мог разобрать слов, а просто знал, что это тот самый стих.

Вот мужчина правой рукой сжимает левую руку юноши, хочет посмотреть тому в глаза, но юноша отворачивается, смущённо улыбается. Мужчина, левой рукой приобнимает стан юноши. Юноша всё никак не может побороть смущение, и тогда мужчина отпускает возлюбленного, но лишь затем, чтобы сжать ему ладонями голову, повернуть к себе и поцеловать в губы. Юноша не противится…

Мехмед смотрел на всё это и не прятался, но те, на кого смотрел принц, не видели постороннего человека, а точнее — посторонних, ведь Мехмед вдруг обнаружил рядом с собой Учителя. Тот тоже смотрел на двух персов… и улыбался.

— Учитель, Ты думаешь — мужчина поступает гнусно? — спросил ученик, притворяясь, будто не замечает, что Учителю зрелище приятно.

— Нет, это не гнусно, — ответил Учитель.

— А почему? — Мехмед спросил не оттого, что сомневался в словах Учителя, а оттого, что хотел услышать, как Он станет рассуждать на запретную тему. — Почему?

— Хорошо, я объясню тебе, — произнёс Учитель, однако ничего не стал объяснять — просто обнял Мехмеда и крепко прижал к Себе, а во сне у принца не болела спина, поэтому Учитель мог обнимать ученика так же крепко, как ученик сам обнимал Учителя.

Принц почувствовал что-то неизъяснимое. Это оказалось настолько чудесно, что захотелось умереть — так бывает, когда не верится, что в дальнейшей жизни может быть что-нибудь лучше нынешней минуты. «Для чего жить, если всё лучшее уже случилось? — так думал Мехмед, но тут же опроверг это: — Нет, лучше стать может! Может!»

Принц посмотрел вверх, на подбородок Учителя:

— Учитель, поцелуй меня.

Прежде, чем что-то успело случиться, Мехмед проснулся, но теперь ясно осознал свою цель. Вот, чего он хотел, и к чему следовало стремиться — поцелуй.

Проснувшись, Мехмед с досадой вспомнил, что сегодня пятница, а значит — уроков не будет, и Учителя он сегодня не увидит. К полудню предстояло отправиться на молитву в городскую мечеть, а до этого принцу полагалось посетить баню.

Пожалуй, те чувства, которые вызывало у принца посещение бани, тоже помогли ему понять, что он не таков, как большинство людей. Будь Мехмед подобен большинству, тогда, наверное, относился бы с полнейшим безразличием к тому, что в бане происходит, но оставаться безразличным он не мог. Это началось год назад, когда принц ещё считался султаном. Именно тогда Мехмед узнал об одном обычае, о котором раньше не слышал, потому что это касалось лишь взрослых.

В детстве и даже в двенадцать лет баня не становилась ничем примечательным. Все слуги, которые прислуживали там, раздевались лишь по пояс, и на Мехмеда без крайней необходимости не смотрели, но когда тот повзрослел, кое-что изменилось.

Оказалось, что мусульманину предписывается сбривать себе волосы в области подмышек и… паха. В тринадцать лет там уже появилось то, что нужно сбривать, и вот тогда-то Мехмед узнал об обычае, но тут же услышал:

— Повелитель, тебе не полагается делать это самостоятельно.

Оказалось, что пах султана — место слишком важное. Все боялись, что Мехмед порежется, поэтому его при посещении бани брил евнух, с деловитым видом опускавшийся на колени перед своим юным господином, сидевшим на каменной скамье.

Евнух — не мужчина, а значит, мог делать то, что по шариату для мужчин считалось запретным. Мужчине запрещалось смотреть на всё, что находится у другого мужчины ниже пояса и выше колен, и уж тем более прикасаться к этим местам, но о евнухах такого не говорилось. Вот почему рабы-евнухи в ряде случаев становились просто незаменимыми.

Тем не менее, даже евнух не притрагивался к тринадцатилетнему султану прямо, а только через платок, держа эту вещь в левой руке. Евнух клал платок на то место, которое брить не требовалось, и, таким образом придерживая Мехмеду кожу, брил вокруг платка, а Мехмед пребывал в странной эйфории.

Это чувство не исчезло даже тогда, когда бритьё стало привычным. Мысли, появлявшиеся в такие минуты, превращали вполне заурядную процедуру в нечто вопиюще непристойное, и пусть евнух говорил, что в области паха вся кожа очень чувствительна, и что любое прикосновение вызывает «отклик», Мехмед спрашивал себя: «Догадывается ли этот евнух, что у меня чувства особенные? А если он донесёт кому-нибудь?»