Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Наконец Марк Эмилий Скавр постучался в его дверь — ту самую дверь, к которой прикасались многие из тех, кто потом превратились в тени, и которая, казалось, сама по себе источала ненависть. Скавру было достаточно дотронуться до этой двери, чтобы почувствовать себя отравленным; у него уже тогда мелькнула мысль, что встреча пройдет еще напряженнее, чем он предполагал изначально.

Усевшись в доме Суллы в кресло для клиентов, доблестный старик мрачно изучал бесцветное лицо хозяина дома своими изумрудными глазами, заставлявшими забыть про морщины на его лице и безволосый череп. Как бы ему хотелось не переступать этого порога, не ущемлять своей гордости необходимостью участвовать в откровенном фарсе!

— Насколько я понимаю, ты знаешь, зачем я явился сюда, Луций Корнелий, — молвил Скавр, глядя прямо в глаза хозяину дома.

— По-моему, знаю, — был краткий ответ Суллы.

— Я намерен принести извинения за поведение моей жены и заверить тебя, что после разговора с тобой приму все меры, чтобы впредь у нее не было возможности причинять тебе неудобства.

Уф! Кажется, произнеся заранее заготовленные слова, он остался жив, не скончался от стыда. Однако как ни бесстрастен был взгляд Суллы, старику все же почудилось в нем презрение; вполне вероятно, только почудилось, но именно это сделало его врагом Суллы.

— Мне очень жаль, Марк Эмилий.

Ну скажи хоть что-нибудь, Сулла! Сними тяжесть с души старого олуха! Не вынуждай его сидеть перед тобой униженным! Вспомни наущения Аврелии! Однако ему на ум не приходило ни единого спасительного словечка. Слова медленно выпекались у него в мозгу, однако язык как будто окаменел.

— Было бы лучше для всех, если бы ты покинул Рим. Удались на время, скажем, в Испанию, — снова заставил себя заговорить Скавр. — Я слышал, что Луцию Корнелию Долабелле требуется помощь опытного человека.

Сулла замигал в деланном изумлении.

— Неужто? Вот не предполагал, что дело приняло столь серьезный оборот! Однако, Марк Эмилий, для меня сейчас невозможно сорваться с места и упорхнуть в Дальнюю Испанию. Я уже девять лет заседаю в Сенате; настало время выдвинуть свою кандидатуру на должность претора.

Скавр судорожно проглотил слюну, но заставил себя продолжить учтивую беседу.

— Не в этом году, Луций Корнелий, — ласково произнес он. — На следующий год, годом позже… Но сейчас тебе следует покинуть Рим.

— Марк Эмилий, я не совершил ничего дурного!

— Нет, совершил, Сулла! Дурно уже то, что ты топчешь ногами римскую почву!

— Я уже на три года превысил возраст для избрания претором, мое время истекает. Я буду баллотироваться в этом году, а это означает, что мне надлежит оставаться в Риме.

— Прошу тебя пересмотреть это решение, — произнес Скавр, вставая.

— Не могу, Марк Эмилий.

— Если ты выдвинешь свою кандидатуру, Луций Корнелий, то, поверь, тебя будет ждать неудача. Как и на будущий год, годом позже и так далее, — предостерег Скавр, не повышая голоса. — Это я тебе обещаю. Запомни! Лучше покинь Рим.

— Повторяю, Марк Эмилий: я скорблю о происшедшем. Но я просто обязан остаться в Риме и добиваться избрания претором, — молвил Сулла.

Вот как обернулось дело. Оскорбленный в своих auctoritas и dignitas, принцепс Сената Марк Эмилий Скавр обладал достаточным влиянием, чтобы воспрепятствовать избранию Суллы. В списке фигурировали другие, гораздо более мелкие людишки: ничтожества, посредственности, дурачье. Что не помешало им стать преторами.

Публий Рутилий Руф узнал о сути дела от Аврелии, своей племянницы. Он, в свою очередь, пересказал историю Гаю Марию. То, что принцепс Сената Скавр воспрепятствовал избранию Суллы претором, ни для кого не было секретом; и тем не менее о причинах догадывались немногие. Некоторые утверждали, что виной всему было увлечение Далматики Суллой, однако после жарких дебатов общее мнение свелось к тому, что подобное объяснение слишком поверхностно. Сам Скавр представлял дело так, будто он дал ей достаточно времени, чтобы она самостоятельно осознала ошибочность своего поведения, а потом выяснил с ней отношения (по его словам, обходительно, но с должной твердостью), из чего опять же не делал тайны ни от своих друзей, ни на Форуме.

— Бедняжка, это должно было случиться, — сочувственно делился он с каким-нибудь сенатором, убедившись, что его слышат и другие, прохаживающиеся неподалеку. — Я, правда, надеялся, что она выберет кого-то другого, а не беспомощную креатуру Гая Мария, но, увы… Впрочем, готов признать: внешне он довольно привлекателен.

Цель была достигнута мастерски: знатоки политики на Форуме и члены Сената решили, что истинная причина неприятия Скавром кандидатуры Суллы заключается в известной всем и каждому связи между Суллой и Гаем Марием. Ведь Гай Марий избирался консулом шесть раз — беспрецедентный случай! — и карьера его была уже на изломе. Его лучшие дни остались в прошлом, и он уже не мог заручиться достаточным количеством голосов, чтобы быть избранным в цензоры. Это означало, что Гай Марий, заслуживший прозвище Третьего основателя Рима, так никогда и не достигнет величия наиболее знаменитых консуляров, которые затем все без исключения становились цензорами. В раскладе римской власти Гай Марий представлял собой битую карту, скорее любопытный экспонат, нежели реальную угрозу, человека, которого может превозносить разве что третий класс.

Рутилий Руф налил себе еще вина.

— Ты действительно намереваешься отправиться в Пессинунт? — спросил он Мария.

— Почему бы и нет?

— Как — почему? Я бы еще понял, если бы речь шла о Дельфах, Олимпии, даже Додоне. Но Пессинунт? Это же в глубине Анатолии, во Фригии! Самая заброшенная, самая суеверная и неудобная дыра на свете! Ни капли благородного вина, ни одной пристойной дороги — одни тропы для вьючных ослов! Сплошь грубые пастухи, галатийские дикари! Ну, Гай Марий! Уж не Баттака ли ты собрался лицезреть — в его расшитой золотом мантии и с драгоценными камнями в бороде? Так вызови его опять в Рим! Уверен, он будет только рад возможности продолжить знакомство с нашими матронами — некоторые из них до сих пор безутешно оплакивают его отъезд.

Марий и Сулла начали смеяться задолго до того, как Рутилий Руф закончил свою пламенную речь; напряженная обстановка, в какой до этого проходил вечер, неожиданно рассеялась, и они снова почувствовали себя вполне свободно в обществе друг друга.

— Ты хочешь взглянуть на царя Митридата, — произнес Сулла, и это был не вопрос, а утверждение.

У обоих его собеседников взлетели вверх брови.

Марий хмыкнул:

— Что за невероятное предположение? Откуда у тебя такая мысль, Луций Корнелий?

— Просто я хорошо тебя знаю, Гай Марий. Для тебя не существует ничего святого. Единственный обет, который я когда-либо от тебя слышал, заключался в обещании легионерам организовать им порку задниц; военные трибуны слышали от тебя то же самое. Может существовать всего одна причина, по которой тебе понадобилось тащиться в анатолийскую глушь, невзирая на ожирение и дряхлость: тебе приспичило взглянуть собственными глазами на то, что происходит в Каппадокии, и выяснить, насколько в этом замешан царь Митридат.