Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Вернувшись из тех краев, Гай Марий выступил в Сенате с предупреждением, что царь Митридат Понтийский — человек опасный, хоть и молодой. Однако даже те, кто соизволил прийти на это заседание, продремали все выступление Гая Мария, после чего принцепс сената Скавр рассудил, что Гай Марий преувеличивает опасность. Как выяснилось, молодой понтийский царь засыпает Скавра наивежливейшими письмами, написанными на безупречном греческом, пестрящими цитатами из Гомера, Гесиода, Эсхила, Софокла и Еврипида, не говоря уже о Менандре и Пиндаре. На этом основании Скавр сделал вывод, что Митридат представляет собой исключение на фоне остальных восточных деспотов: вместо того чтобы протыкать собственную бабку шилом через задний проход, он, мол, увлекается классиками. Гай Марий, напротив, настаивает, что Митридат VI заморил голодом собственную мамашу, прикончил брата, царствовавшего при регентстве матери, расправился с несколькими дядьями и кузенами и в довершение всего отравил собственную сестру, на которой был вдобавок женат! Приятный молодой человек, превосходный ученик классиков!

Воистину, Рим переполнен беззаботным дурачьем: могу поклясться, что из сказанного никто не сделает выводов. Зато на внутреннем фронте происходит кое-что более занимательное. Второй год подряд Сенат, учредивший особые суды, занимается разбирательством массовой фальсификации римского гражданства, учиненной италиками. Однако, как и в прошлом году, отловить всех лжеграждан не представляется возможным. Число побед насчитывает несколько сотен, следовательно, в казну Рима поступило столько же денег за счет штрафов. Зато, оказавшись на земле италиков без дюжины телохранителей, начинаешь чувствовать себя весьма неуютно. Никогда еще я не испытывал на себе таких взглядов, не сталкивался с таким отсутствием намерения сотрудничать, которое обуяло италиков. Конечно, их любовь к нам умерла в незапамятные времена, однако теперь, благодаря судам, приговаривающим к плетям и нищете, они в совершенстве освоили науку ненависти. Одна отрада — стоны казначейства: штрафы не покрывают даже расходов на содержание вне Рима десяти сенаторских троек. Мы с Гаем Марием намерены под конец года представить в сенате законопроект об отмене lex Licinia Mucia ввиду его бесполезности и накладности для государства.

Совсем молодой выходец из плебейского рода Сульпициев по имени Публий Сульпиций Руф осмелился подать в суд на Гая Норбана, обвиняя его в измене, выразившейся в необоснованной отправке в ссылку Квинта Сервилия Цепиона, прославленного кражей золота Толозы и бездарностью, проявленной при Аравсионе. Через голову плебейского собрания — прямиком в суд, разбирающий обвинения в измене! Юный Сульпиций неразлучен с теперешним Цепионом, что говорит об отсутствии у него вкуса. В общем, защитником выступил Антоний Оратор, речь которого была, на мой взгляд, самой блестящей за всю его карьеру. Присяжные оправдали Норбана, который показал Сульпицию и Цепиону язык. Прилагаю текст Антониевой речи — наслаждайся.

Что касается другого Оратора. Луция Лициния Красса, то мужья двух его дочерей повели себя совсем по-разному в качестве отцов. Сын Сципиона Назики, тоже Сципион Назика, разжился сыном, нареченным, естественно, так же. Его Лициния не вызывает нареканий: у них имеется к тому же дочка. Зато Лициния, вышедшая замуж за Метелла Пия Поросенка, оказалась не так удачлива: в том доме все хватаются за головы, ибо вторая Лициния пока бездетна. Моя племянница Ливия Друза родила под конец прошлого года дочь, нареченную, конечно же, Порцией, — обладательницу рыжей головки, напоминающей стог сена, охваченный пожаром. Ливия Друза по-прежнему души не чает в своем Катоне Салониане, который этого вполне заслуживает. Ливия Друза еще порадует нас новыми римлянами!

Я не сижу на месте, но какой в этом прок? В этом году наши эдилы-родственники: мой племянник Марк Ливий Друз — один из плебейских эдилов (его напарник — сказочно богатое ничтожество по имени Реммий), а его зятек Катон Салониан — курульный эдил. Поглядим на их игры!

Семейные вести. Бедняжка Аврелия по-прежнему живет одна в Субуре, однако мы надеемся, что Гай Юлий объявится дома хотя бы в следующем году — или годом позже… Его брат Секст стал в этом году претором, а скоро настанет черед и Гая Юлия. Цезарю младшему, как его зовут в семье, уже исполнилось пять лет; он отлично читает и пишет. Причем как читает! Подсунь ему любую галиматью, которую ты сам же только что накропал, — и он глотает ее, не подавившись. На такое и взрослые, по-моему, не способны, а этот пятилетний молокосос делает из всех нас болванов. Притом что за миловидное дитя! Но совсем не избалованное. На мой взгляд, Аврелия с ним слишком строга.

Больше ничего не могу придумать, Луций Корнелий. Поторапливайся домой! Я уже чувствую, что тебя ждет преторское курульное кресло.

Луций Корнелий Сулла и впрямь заторопился домой, горящий надеждой, но в то же время наполовину уверенный в том, что что-нибудь ему наверняка помешает. Хоть он всем сердцем стремился к своему давнему любимцу Метробию, но заставил себя не впустить эту звезду трагической сцены к себе в дом, когда тот явился к нему как клиент. Это был год Суллы. Если он потерпит неудачу, то это будет означать, что богиня Фортуна навсегда отвернулась от него; он по крайней мере не станет делать ничего, что расстроило бы эту капризную матрону, которая не одобряет слишком пылких увлечений. Так что прощай, Метробий!

Проведя немного времени с детьми, он нанес визит Аврелии. Дети Суллы так выросли, что Сулла с трудом сдержал слезы: жена Скавра, глупая девчонка, украла у него четыре года их жизни! Корнелии Сулле шел четырнадцатый год, и хрупкой красотой, уже способной вскружить немало голов, она пошла в мать, а вьющимися рыжевато-золотистыми волосами — в Суллу. По словам Элии, у нее уже начались месячные; под тканью угадывалась волнующая грудь. Глядя на нее, Сулла почувствовал себя старым — совершенно новое для него, непрошеное чувство. Однако девочка вовремя улыбнулась ему колдовской улыбкой Юлиллы, бросилась ему на шею, оказавшись почти одного с ним роста, и осыпала его лицо поцелуями. Сыну Суллы исполнилось двенадцать. Внешностью он пошел в Цезарей: золотистые волосы, голубые глаза, удлиненное лицо, длинный нос. Высокий, тонкий, но с развитой мускулатурой.

В этом мальчике Сулла наконец-то обрел друга, какого у него не было никогда прежде; сын любил его безграничной, чистой, невинной любовью — и отец не мог помыслить ни о ком, кроме него, хотя ему следовало бы сосредоточиться на обольщении избирателей. Сулла-младший, еще не снявший мальчишеской тоги с пурпурной каймой и носящий на шее от сглаза буллу, повсюду следовал за отцом, почтительно отступая в сторону и вслушиваясь в каждое слово, когда Сулла вступал в беседу со знакомыми. Воротившись домой, они садились в кабинете Суллы и обсуждали прошедший день, людей, настроение Форума.