Валерий Замыслов - Иван Болотников

— Не померещилось, Деня?

— Да ты что, батько? Сам глянь.

Иван поехал вслед за дозорным. Выбравшись из леска, остановился. Не соврал Деня. Вдоль Медведицы ражий крутоплечий мужик вспарывал сохой целину. Он не видел казаков и, старательно налегая на поручни, громко покрикивал на лошадь, которую вела под уды плотная дородная баба в пестрядинном сарафане.

— Ах ты, сыромятная душа. В плети его, атаман! — загорячился Степан Нетяга.

— Погодь, друже, — придерживая Степана, тихо молвил Болотников. Погодь, донцы.

И тут все увидели, как изменилось суровое лицо атамана, как разгладилась жесткая упрямая складка над переносицей.

«Благодать-то какая!» — просветленно подумалось Болотникову. Оратай размеренно наваливался на соху, которая слегка подпрыгивала в его руках. Черный, жирный, лоснящийся пласт покорно ложился вправо от древней деревянной косули. От свежей борозди, от срезанных наральником диких зеленых трав дурманяще пахло.

«Благодать-то какая, господи!» — с благостным выражением на лице повторил про себя Иван и снял шапку. И тут припомнились ему свои первые борозды, строгий хлебопашец-отец на страдной ниве, односельчане-мужики с литовками в яровом жите…

— Что замешкал, батько? — вопросил Нагиба.

— Поехали, — будто очнувшись от сна, коротко бросил Болотников и тронул коня.

Первой увидела казаков баба. Она испуганно ойкнула и что-то поспешно молвила мужику. Тот опустил поручни, разогнул спину и хмуро повернулся к повольнице.

— Кто таков? — спокойно, не повышая голоса, спросил мужика Болотников.

Оратай неторопливо обвел невеселыми глазами казаков и неохотно буркнул:

— Митяйка, сын Антипов.

— Беглый, поди?

Мужик еще пуще нахохлился.

«Откель эти казаки? — обеспокоено раздумывал оратай. — С Дону аль служилые из городов по прибору? Коль служилые — беды не избыть. Плетками излупцуют, веревками повяжут — и к боярину. А там новые плети, боярин-то лют, усмерть забьет».

— Да ты нас не пужайся, к боярину не вернем, — словно подслушав мужичьи мысли, произнес Болотников.

— А сами-то откель? — диковато насупясь, вопросил пахарь.

— С донского понизовья.

— А не врешь?.. А ну побожись.

Иван перекрестился. Мужик малость оттаял.

— Не таись, друже. Сами когда-то в бегах были. Я вот на князя Телятевского ниву пахал, а есаул мой Нагиба — на нижегородского боярина, умиротворенно, располагая к себе мужика, молвил Болотников.

— А я на Василия Шуйского, — тяжко вздохнув, признался оратай.

— Ведаю сего князя. На Руси его никто добром не поминает. Пакостлив, корыстен и коварен. Мужиков самолично кнутом стегает. И темниц у него поболе всех, — помрачнев, высказал Болотников.

— Воистину, милок, — кивнул мужик. — Боярщина у Шуйского злолютая. Из нашей деревеньки, почитай, все убегли. Невмоготу стало. Тиуны да приказчики у князя свирепые, три шкуры дерут.

— Где ж остальные?

— К вам на Дон убегли.

— А сам чего ж?

— Тут порешил осесть.

— Чего ж так?

— Землица тут добрая. — Мужик наклонился и отломил от пласта жирный темный ком. Помял пальцами. — Вишь, какая землица. Такая и без назему станет родить. Знатный хлебушек вырастет. — Голос мужика потеплел, нахмурь сошла с лица.

— Да ты рази не слышал, сыромятная душа, что пахать степь никому не дозволено? — подступил к мужику Нетяга.

— Слышал, — вновь тяжко вздохнул оратай. — Но как же мужику без землицы? Она, матушка, и поилец и кормилец. Испокон веков так. Сам господь повелел от земли кормиться.

— Это на Руси так богом указано. А тут Дикое Поле, казачья сторона, и пахать здесь мужику не велено. Уходи подобру-поздорову! — сердито молвил Нетяга.

— А коль не сойду? — глаза Митяя отчаянно сверкнули, знать, мужик был не из пугливых.

Казаки загудели:

— Силом выпроводим! Чтоб духу не было!

— Дикое Поле не пашут!

Казаки не зря огневались: веками степь лежала нетронутой, веками не ведала крестьянской сохи. Тут только волю дай: один вспашет, за ним другой потянется, вотчинники на хлеб нахлынут — и начнется в казачьем краю новая боярщина. Нет, не бывать в степи оратаю!

— Утопим соху, братцы! — прокричал Нагиба.

— Утопим!

Казаки принялись было отвязывать соху, но Болотников не дозволил:

— Погодь, донцы… А ты, Митяй Антипов, меня послушай. Противу казаков тебе не устоять. То наша земля, и распахивать ее никому не дадим. Так что выбирай — либо к нам приставай, либо ступай в Верховье. Там тебе и соха сгодится. Чуешь, Митяй?

— Чую, — угрюмо проронил мужик и принялся выпрягать лошадь.

— Так с нами пойдешь али как?

— Не, милок, с вами не пойду. Плохой из меня казак.

— А куда?

— Землицу пойду искать. Авось где и осяду.

— Ну, как знаешь. Бог тебе судья, — молвил Болотников и махнул рукой. — Поехали, донцы!

Казаки поскакали к становищу, а Митяй понуро повел лошадь к перелеску.

Не спалось атаману. Страдник Митяй запал в душу. Крепкий мужик!.. Казачья жизнь его не прельщает. А чего бы лучше? На Руси горя хватил через край, так хоть тут поживи вольно, без тиуна да боярина, без господской плети. Так нет, вновь за соху! Крепко же присушила мужика земля-матушка! Выходит, воля-то без нивы не великая радость.

И от этой неожиданной мысли Ивану стало жарко. Ужель мужик счастливей казака?!

Дрогнуло сердце в смутной тревоге, что-то потяжелело и запуталось в душе, и от этой сумятицы стало еще беспокойней.

«Нива!.. Мужичья нива… Политая потом и кровью страдная нива. Но почему ж так тянет к тебе? Почему хочется взяться за соху? Ведь нет тяжелей и горше мужичьей работы».

Но он так и не нашел ответа. Поднялся и оглядел спящее войско. Казаки лежали на траве, укрывшись зипунами и подложив под головы седла. А вокруг всего стана не спеша прохаживались дозорные. В полуверстве же от войска маячили в лунном свете конные караулы.

Болотников прошел через весь стан и направился к Медведице. Его негромко окликнул дозорный:

— Никак, ты, батько?

— Я… сон не берет. Пройдусь малость.

— Прими горилки, батько. Помогает, будто маку наешься. Я вон намедни…

— Степь доглядай, — строго оборвал казака Болотников и вышел на прибрежный откос. Постоял недолго и стал спускаться в лощину, прикрытую леском. Ноги почему-то сами понесли к мужичьей пашне, которая неудержимо манила его все эти последние часы.

Подошел к краю загона и изумленно остановился. По пашне двигались конь и человек! Слышалось приглушенно:

— Тяни, Буланка… Тяни, родимая.

Мужик поднимал целину! У Болотникова гулкими толчками забилось неспокойное сердце. Мужик поднимал новь! Поднимал, несмотря на острастку казаков.

И вновь Ивану стало жарко, неведомая сила толкнула его к упрямому мужику; а тот, увидев надвинувшегося на него рослого, могутного казака, как вкопанный застыл на месте. Оба молчали; один ожидал грубого окрика и расправы, другой напряженно вглядывался в угрюмо-окаменелое лицо.