Мелф - Концерт для Крысолова

Он зажег свет в прихожей, открыл замок, скинул цепочку… и сердце сразу неприятно трепыхнулось куда-то под горло.

За порогом посланцами ада маячили рослые черные тени в фуражках. Бальдур хорошо видел троих, но за их спинами был кто-то еще, стало быть, четверо или пятеро…

— Чем обязан, господа? — выскочило у него вместо обычного «геноссен».

Одна из теней шагнула ему навстречу. Бальдур увидел под тусклым козырьком фуражки незнакомое сухое лицо, молодое, с большими неприятно блестящими глазами и тонким сжатым ртом.

— Оберштурмфюрер Рихард Вагнер, — отрекомендовался вошедший. Голос у него был тоже какой-то сухой, высокого тембра. Таким голосом хорошо шпильки вставлять. Вагнер, Рихард. Просто какой-то дурной сон.

— Очень приятно, — ответил Бальдур растерянно, — Но это, кажется, какое-то недоразумение? Я рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах…

— Нам это известно, — кивнул эсэсовец — тезка композитора, — Вам сейчас следует поехать с нами.

Всё, подумал Бальдур. Эсэсовцы меня звать на прогулку по кабакам не станут. Допрыгался. Дахау? Тюрьма? Или… расход? Как хорошо, что я велел Отто не высовывать носа… его тут не хватало, еще глупостей наделает…

Он невольно отступил на шаг, прислонился спиной к стене, дышать стало трудно.

Вагнер глядел на него спокойно и с пониманием. Людям надо давать время переварить ситуацию, взять себя в руки…

— Что нужно брать с собой? — тихо спросил Бальдур, вытирая со лба внезапно выступившие капли пота.

— Абсолютно ничего. Одевайтесь и поехали.

Бальдур, обреченно кивнув, отправился в комнату. Нашел свежую сорочку, натянул китель, хотя сейчас не все ли равно, что надевать. Но… все же форма, все же свастика на рукаве.

Ему, поскольку он знал, почему за ним явились, даже не пришло в голову по-рейхсляйтерски качать права и требовать ордера на арест или звонка фюреру.

Интересно, подумал он, вообще фюреру об этом известно? А какая разница-то. Если известно, значит… понятно. А если нет — это просто еще страшнее… Это значит, что ведомство Гиммлера действует так, как считает нужным, а фюрер принимает это как должное.

Он с надеждой посмотрел на телефон. Может, все-таки позвонить?.. Господи, ну это же просто — набрать номер… и просто поинтересоваться, с какого перепою в одиннадцать вечера к рейхсляйтеру вламываются не пойми какие эсэсовцы… Бальдур покосился в сторону прихожей, откуда не доносилось ни звука, и в нем проснулась дикая, прямо-таки неконтролируемая злость. Рихард, бл…, Вагнер, да я же тебя к чертовой матери с лица земли сотру, подумал он. Ты же — никто, натуральное говно собачье, тебя по имени-то никто не знает, да стоит фюреру узнать, что ты вытворяешь, тебе не на чем будет фуражку носить!..

Да только вот не оставляла Бальдура та самая мысль — насчет того, что фюреру об этом визите распрекрасно известно… а пойди проверь!

Позвонить-не позвонить?..

А Вагнер оказался не столь терпеливым, как могло показаться сначала. Он появился на пороге и сходу заявил:

— Кажется, вам пришла в голову какая-то странная мысль, герр рейхсляйтер?

Мысли, что ли, читает? Он уже второй раз демонстрирует, что это никакое не недоразумение…

Злость начала уступать место страху.

— Да, пришла, — сказал он, — Я подумал, что неплохо бы…

— Позвонить куда-то? — Вагнер улыбнулся, улыбка у него была какая-то скудная, как будто подсохшая, — Но зачем же, герр рейхсляйтер, беспокоить геноссен среди ночи?

— А вам не кажется, что то же самое я мог бы спросить у вас?

Вагнер, пропустив это мимо ушей, продолжал:

— Все вопросы прекрасно можно выяснить и завтра утром…

Он вел себя просто невозможно, нереально нагло. И это было самое странное… и самое пугающее. И это полностью выбило Бальдура из колеи. С ним просто никогда еще не случалось подобного, и он даже не представлял, что подобное может быть. Слишком привык к доброму фюреру, очевидно… и действительно не допускал и мысли, что с ним, Бальдуром фон Ширахом, может случиться что-то, не укладывающееся ни в какие законы и не лезущее ни в какие ворота…

— Да послушайте, герр Вагнер… оберштурмфюрер Вагнер, извините… что это все значит?!

— Несомненно, ЧТО-ТО значит, — ответили ему. С ним разговаривали как с идиотом. И не считали нужным что-то объяснять.

— Ну вот что, — Бальдур уже здорово струсил, но сдаваться тем не менее не собирался, — С чего вы решили, что я куда-то с вами поеду? Это противозаконно… У вас есть ордер на арест?

— Есть, — спокойно ответили ему, — Вот.

В грудь ему смотрело дуло пистолета.

— Вы хотите сказать, — Вагнер уже откровенно посмеивался, — что ЭТОТ ордер не имеет законной силы? НЕ ИМЕЕТ?..

— Имеет, — тихо ответил Бальдур, поняв, что ехать придется. Хотя бы потому, что умирать еще не хотелось. Этот чокнутый эсэсовец мог оказаться посланцем хоть Гиммлера, хоть Бормана, хоть фюрера, а мог быть и простым ненормальным, но ни в том, ни в ином случае спорить с ним далее не имело смысла. В блестящих глазах Вагнера, стоило ему взяться за пистолет, не осталось ничего похожего на человеческое выражение. Они были пугающе бессмысленны, а сам Вагнер преобразился из человека в некое существо, которому то ли недоступны, то ли не нужны обычные человеческие переживания. Иными словами, он мог нажать на курок, не задумываясь.

К чести Бальдура, думал он в этот момент не столько о себе, сколько об Отто, который затаив дыхание сидел в соседней комнате. Стоило этим ребятам хотя бы увидеть его, все могло стать намного-намного хуже.

Какой же я идиот, думал Бальдур, что никогда не держал здесь оружия… Был бы здесь мой пистолет, мы б еще посмотрели, кто прав, Вагнер. Но пистолет остался дома… Ах, идиот…

— Долго же мне еще ждать тебя, Ширах? — спросил Вагнер. И вот это было уже через край.

— А ну оставь свой дурной цирк! — рявкнул Бальдур, — рейхсляйтерам не тыкают!

Как ни странно, Вагнер в ответ на это лишь улыбнулся и поглядел на него даже вроде бы с некоторым уважением.

Но надо заметить, что на этом Бальдурову самообладанию пришел конец. Фургон, в котором он должен был ехать неизвестно куда, выглядел зловеще — именно потому, что был совершенно безликим, на таком можно спокойно возить хоть мебель, хоть связки колбас, хоть… трупы.

В фургоне было темно, и Бальдур даже приблизительно не мог определить направление движения.

— Куда вы меня везете? — предпринял он попытку прояснить ситуацию.

— Куда надо, — ответили ему.

Бальдур съежился на лавке. Ему было стыдно за то, что он был не в силах скрыть свой страх. Но он действительно был не в силах. Он не хотел, страстно не хотел умирать.

— Приехали, выходим.

Бальдур выбрался из фургона. Кажется, это все еще Берлин, окраина какая-то, совершенно безликая в темноте…