Мелф - Концерт для Крысолова

— Я, Ширах, давно был ребенком… Впрочем, все это совершенно неважно. Что ты предлагаешь? Я всегда говорю — не нравится, предложи сам…

— Чем плох Зонтхофен?..

— Замок?..

— Именно.

— Романтическая у тебя натура. От детей набрался?.. Красиво, Ширах. Но только, видишь ли, совершенно бестолковая идея. Ты себе хотя бы приблизительно представляешь этот замок?

— Любой.

— А знаешь ли ты, сколько понадобится затрат, чтоб нормально отапливать эту каменную, построенную средневековыми кретинами махину? Зимой все кадеты будут кашлять… Летом там тоже прохладно. И, я бы сказал, что замок тоже производит подавляющее впечатление…

— Хм. А с отоплением — нельзя что-нибудь придумать, а, доктор Лей?

— Можно. Но сложно.

— Зато там прекрасные места… во всяком случае, есть где кататься на лыжах… И потом! Есть один, совершенно неопровержимый аргумент в пользу Зонтхофена…

— И Ширах, ни черта не понимающий ни в архитектуре, ни в строительстве, его, конечно, знает?

— Зонтхофен уже существует, доктор Лей. А ваши со Шпеером бараки — только на чертежах.

— Ну тебя к дьяволу, Ширах. Если сумеешь как-то найти дыру в графике Шпеера, чтоб я мог поговорить с ним на эту тему…

В результате было принято промежуточное решение. В каждом гау была выделена строительная площадка под школу Адольфа Гитлера. А до того, как школы будут построены, ученикам надлежало проживать в наскоро оборудованном для этой цели Зонтхофене. Наскоро, да — но не кое-как…

Начался отбор кандидатов. Шираховская канцелярия была завалена пухлыми конвертами, содержащими в себе заявления, фотографии, справки и характеристики, но и тут, разумеется, ему не позволили принимать решения самостоятельно, видно, памятуя о скандале с еврейским мальчиком. Да и не будь скандала — все одно судьбу каждого ребенка решала бы расологическая комиссия, Ширах решительно не мог считаться компетентным в этом вопросе. Сам он разве что на глаз мог отличить арийца от еврея, а уж разницы между нордическим и фальским типом черепа не видел никакой. Даже подозревал, что его собственная черепушка весьма далека от нордической.

Помимо расового типа, учитывалось общее состояние здоровья. Носящие очки отвергались сразу. Нежелательно было также иметь плохие зубы или плохую кожу. И никаких — никаких! — хронических заболеваний.

Ширах сильно опасался, что учеников в результате окажется ровно столько, сколько необходимо для комплектации одного-единственного класса. И это — еще до вступительных испытаний!

— Дело того стоит, — сказал Лей, махнув рукою. Они сидели у него дома, обложившись бумагами и обставившись пепельницами и бутылками. Жена от Лея в очередной раз ушла, и дома у него по сей причине царил куда больший бардак, чем мог бы быть, будь Лей закоренелым холостяком. Иногда позванивал телефон, Лей нехотя протягивал руку и бурчал в трубку нечто вроде:

— Хильда… а, прости, Инге… Я работаю, да. Занят, да. Нет, не с бабой. Нет, не с Хильдой. Хильда — это моя домработница. Да. Короче, Фрида, долго тебе объяснять — от-вле-ка-ешь!.. Чертовы бабы. Ширах, в другой раз возьми трубку.

— И что же я им скажу?

— Что хочешь. Скажи, что я ушел к тебе.

— Ох! Смотри, какой малец, — Ширах протянул ему выковырянную из какого-то конвертика фотографию.

Лей небрежно глянул:

— Не пойдет…

— Ну и мальчишка. Просто флорентиец!..

— Просто полуеврей какой-то… К слову, брось это. Мы для чего, вообще, собрались? — Лея не смущало, что «собрались» они вдвоем, он привык пользоваться лексикой, подходящей для собраний своего Рабочего фронта, — Мы собрались, чтоб определиться окончательно с вопросом вступительных экзаменов… Как договаривались? Твои — учебные предметы, мое дело — общая физическая подготовка.

Ширах кивнул и полез в свою папку.

Они обменялись бумагами.

Лей справился с Шираховой бумагой быстрее — просто сразу отчеркнув там что-то карандашом, некоторое время наблюдал, как Ширах смотрит в его бумагу, и наконец сказал:

— Почему ты, Ширах, очки не носишь?

— Они мне не идут.

— Дурак… долго еще ты там? Можно подумать, ты неграмотный.

— Можно подумать, столь разборчиво писал кто-то не совсем трезвый, — мягко отпарировал Ширах.

— Тебе что за разница, какой я писал? Ты смысл понял?

— П-послушайте, доктор Лей… — Ширах невольно поежился и сказал то, что Лей от него в данный момент не ожидал услышать, — Налейте и мне.

— «За работой не пью!» Ах ты… недоносок партийный…

Выпив, Ширах еще некоторое время искоса поглядывал в бумагу, словно надеясь, что стрезва не так понял смысл написанного. А потом сказал:

— Доктор Лей, а можно узнать, чьи рекомендации вы учитывали, когда это писали?..

— Опрашивал офицеров, само собой.

— Великолепно. И кое-что мне нравится… да, действительно, кросс, и прыжки в воду, это замечательно. Только вот все ли они умеют плавать?

— А какое это имеет значение?

— Э…

— Выловят. В том и суть. Умеешь-не умеешь, приказ — прыгай.

— А, да. Но вот это… Это… это…

— Ширах, а ты, оказывается, заика похуже меня, — добродушно усмехнулся Лей, — что с тобой такое?

Его невозмутимость сбила Шираха с толку — и тут он догадался…

— Доктор Лей! Посмотрите, пожалуйста, сюда. ВЫ ПОМНИТЕ, как писали вот это?

Лей некоторое время всматривался в прыгающие строки. А потом сказал:

— Нет. Не помню. Твою мать, не я же сам это придумал?.. А?

Он, как это с ним иногда бывало, от великой самоуверенности скатился в полную беспомощность — и глядел на Шираха странными, испуганными глазами. А тот только спросил:

— Фюреру уже показывали?..

— Б-ббл… хм. Показывал ведь!

— Одобрил?

— Ширах. Молчи. Мне тошно. У меня детей… четверо….

— Я думал, трое. Извините…

— Иди ты… однако, четверо, но это неважно. А может, даже больше. Не в этом дело. Вспомнить бы, кто из этих эсэсовских козлов такое посоветовал.

— Ах, доктор Лей. Что вы натворили. Я мог бы хоть сейчас пойти к фюреру и сказать: заставьте сделать такое взрослого, любого штатского взрослого человека. И если он не побоится… Я сам испугался б, я же шпак, вы знаете.

— А я — нет… Тем более, мог бы сообразить… Тьфу, Ширах, что теперь делать-то?

— Доктор Лей… танк может свернуть с курса так, что это будет не очень заметно?

— Ты что, дурак, что ли?.. Ладно, ладно. Что-нибудь придумаем. Поговорю я с ним…

— Только не пейте.

— Ладно, ладно. А вот еще бокс тут затесался… М-мать, какой же я был, что бокс какой-то всунул сюда?..

— Ну бокс, это ничего, это хорошо.

— Ты, может, в боксе понимаешь?..

— Понимаю. Что удивительно.

Лей то ли так и не поговорил с фюрером, то ли не убедил его.

— Ни одна нормальная мать, — сказал Ширах, — не согласится на то, чтоб ее ребенок участвовал в таких испытаниях.